Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Ну, насчет бочек-то, это как будто не мое дело, - слегка обижается Рагозин.

- Это - дело денег. А вы - деньги. По адресу я обратилась или нет? Я предлагаю обложить население на медико-санитарные нужды.

- Нельзя.

- Почему нельзя? Без вас ведь прошлый год финансовая комиссия Совета наложила контрибуцию на имущих? Еще тогда купцы между собой перессорились, не могли разверстать сумму. Кто побогаче, старались свалить тяжесть на середняков, и под конец пришли с челобитной в Совет, чтобы он взял на себя разверстку.

- Не подрались? - вдруг с веселым интересом спрашивает Рагозин.

- Подрались или нет, а только контрибуция дала большие суммы, которые пошли на улучшение быта красноармейцев. Почему Красной Армии можно, а медицине нельзя?

- Теперь нельзя, контрибуции запрещены законом, - почти с сожалением отвечает Рагозин.

Так он говорит и говорит целыми днями, часто ища выход там, где его нет, точно человек, который знает, что у него давно не осталось ни копейки, и все-таки машинально шарит у себя по карманам.

В минуты передышки Рагозин, потянувшись, взглянет за окно, заметит между крыш тоненькое пятнышко речной сверкающей глади, подумает, что уж, наверно, никогда больше не съездит на рыбную ловлю с ночевкой, и только успеет вздохнуть, как ему доложат, что ожидает представитель отдела народного образования, или социального обеспечения, или еще кто-нибудь, и он снова сядет за стол, и ухмыльнется промелькнувшей мысли, что он, собственно, не просто человек, а как бы человек-ассигнация, и скажет громко:

- А ну-ну, давайте, кто там первый?..

Конечно, мальчики, остановившиеся перед богатым фасадом на Театральной площади, не имели понятия ни об истории национализации банков, ни о трудных обязанностях Рагозина. Они долго не решались отворить дверь, казавшуюся им, несмотря на тусклость, величественно строгой. Предприимчивый Павлик толкнул Витю в бок и сказал:

- Чего еще? Айда!

Они очутились перед широкой лестницей, покрытой истертым, но все еще парадным красным ковром с полосками по рантам. Было тихо, лишь издалека сверху доносилось неровное щелканье костяшек счетов, будто после дождя капало с крыш.

Сбоку из стеклянной дверцы вышел старик с голубой бородой, укрывавшей его до пояса. Он держал в одной руке жестяной чайник, из носика которого цепочкой вилась струйка пара, в другой - пустое блюдце.

- Вы зачем сюда?

- Нам нужен товарищ Рагозин, - сказал Павлик.

- Вона кого захотели.

Старик налил в блюдце кипятку и начал студить его, надувая щеки. Отхлебнув, он спросил:

- А зачем он вам требуется?

- Нас к нему послали, - ответил Витя.

- Куда послали?

Витя переглянулся с Павликом.

- Сюда послали, - сказал Павлик.

Старик допил воду и налил еще в блюдце.

- Здесь есть Волжско-Камский коммерческий банк, - сказал он и посмотрел мальчикам в ноги. - Надо пыль с башмаков смахивать, а не лезть, как в сарай. Никакого Рагозина тут сроду не было.

- Где ж он? - спросил Павлик.

- А кто он, ваш Рагозин?

Мальчики помолчали.

- Он начальство, - сказал Витя.

Старик надвинулся на них бородатой грудью, широко расставив руки с чайником и блюдцем.

- Ошпарю вот, чтоб не шмыняли, где не следует.

Витя и Павлик попятились к выходу.

- Начальство! - сказал старик, наступая. - Теперь все стали начальством. Ну и ищите его там, где начальство.

- А где? - спросил Павлик, уже с порога.

- В Совете начальство! Пошли отсюда!

- Вот ехидна! - сказал Павлик, когда, словно нехотя, затворилась тяжелая дверь. - Я знаю, где Совет.

- И я знаю. Бежим, а?

И они побежали.

Рагозин уже привык, что перед ним возникали самые невероятные посетители, но все-таки никак не ожидал увидеть у себя в кабинете детей. Он был уверен, что они пришли по ошибке, и повеселел, разглядывая их раскрасневшиеся лица с открытыми ртами. Он встал и смотрел на мальчиков молча, с улыбкой пощипывая ус.

- Вы - товарищ Рагозин? - спросил как можно тише Павлик.

- Ну, допустим.

- Нет, вы скажите, правда, потому что вон в той комнате нам сказали, что вы в этой комнате.

- Я и правда в этой комнате. Вы что, своим глазам не верите?

- А вы - товарищ Рагозин?

- А разве я не похож?

- Мы не знаем, - сказал Витя, - потому что мы вас не видели.

- Ну, а теперь-то видите? Похож я на Рагозина?

Павлик смерил его с головы до ног не допускающим шуток взором и признал убежденно:

- Похожи.

Он немного отступил и шепнул Вите в затылок:

- Ну, говори ты.

- Мы к вам, товарищ Рагозин, от Арсения Романыча.

- Не от Арсения Романыча, - опять выступил вперед Павлик, - потому что Арсений Романыч не знает, что мы к вам пошли.

- Ну да, - сказал Витя, - Арсений Романыч, правда, не знает. Но ведь мы насчет Арсения Романыча...

- Кто это - Арсений Романыч?

Оба мальчика глядели на Рагозина удивленно.

- Кто он такой? Почему вы от него утаили, что пошли ко мне?

- Разве вы не знаете Арсения Романыча? - чуть слышно выговорил Витя.

- А кто он?

- Арсений Романыч? Он Дорогомилов.

Рагозин выскочил из-за стола и остановился посередине кабинета.

- Дорогомилов? - повторил он, крепко растирая лысину ладонью. Арсений Романович Дорогомилов? Он здесь?

- Нет, не здесь, - вдруг заспешил Павлик, - он у себя на службе. Мы ему ничего не говорили, потому что он ни за что не хочет идти к вам, и мы пошли одни, вот Витя и я.

- Не хочет ко мне? Что с ним случилось?

- С ним еще не случилось. А мы боимся. Потому что к нему приходил военный и грозился выселить из квартиры. И с библиотекой, и со всем.

- С библиотекой? - почти крикнул Рагозин. - Что за история! Значит, он жив? И все там же, со своей библиотекой? Ну, скажи пожалуйста! Ах, черт!

Он схватил стул, потом другой, третий, составил их в ряд, взял мальчиков за руки, посадил на крайние стулья и сел посередине.

- Ну, ребята, рассказывайте все по порядку.

Рассказывать мальчикам было нечего - они уже все выложили. Они не хотели дать в обиду Арсения Романовича - в этом состояло дело. Зато они знали решительно каждый гвоздик в старом жилище Дорогомилова и о каждом шаге его могли повествовать сколько угодно. И чем дольше они говорили, тем явственнее видел себя Рагозин на диване между книжных полок перелистывающим, в безмолвии, потрепанные страницы или помогающим мыть посуду косматому, всегда слегка возбужденному человеку, который надевал на сюртук клеенчатый фартук и, орудуя мочалкой, критиковал французские социальные утопии с таким пылом, будто они давно осуществились на земле и нанесли ему личный вред. В памяти Рагозина встала отчетливо эта странная фигура в шляпе и несменяемом сюртуке, какой она высилась на берегу в предрассветном лиловом мраке. Рагозин, сидя в лодке, перебирал руками борты скученных дощаников и шлюпок, чтобы неслышно выйти на свободную воду, и уже когда провел лодку под пристанные мостки и обошел липкий от смолы борт пристани, снова последний раз приметил на берегу черный силуэт и над ним прощально размахиваемое круглое пятно шляпы, похожее на живую мишень в ночи. В неведомый путь уносила тогда Рагозина Волга, и он оставлял на произвол неизвестности все родное - Ксану, ожидавшую мальчика, старых друзей, опоясанный подковой холмов незримый спящий город.