Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Исторический взгляд

Столь необычное занятие монаха Антония, променявшего спокойную службу при свечах и кружке с пожертвованиями на адский труд в сумраке пещеры, на постоянный риск быть заживо погребенным в рухнувшей толще земли, у современного человека не может вызвать ничего, кроме глубокого недоумения. Зачем???

Этот странный «монашеский подвиг» требует исторического и этнографического комментария. Первый состоит в указании на то, что основатели русского монашества Антоний и Феодосии Печерские поначалу жили в пещерах, выкопанных в высоком берегу Днепра. Это необычное жилище привлекало их полной тишиной и отрешенностью от внешнего мира. Здесь они могли в полной мере сосредоточиться на благочестивых размышлениях и молитве. Однако из-за быстрого роста Киево-Печерского монастыря подземный образ жизни вскоре стал невозможным для иноков. В пещере остался жить только непреклонный отшельник Антоний. Даже его ближайший ученик Феодосии Печерский уходил в пещеру для молитвы только на 40 дней Великого поста.

Климат и природные условия Руси не способствовали пещерному образу жизни. Русские монахи очень редко обращались к этой древней традиции. Исключением был знаменитый Псково-Печерский монастырь. Однако и там пещеры служили не кельями, а кладбищем для почивших иноков. На поверхности земли жили монахи и в Нижегородском Печерском монастыре.

Одним из немногих подвижников, хранивших традицию пещерного жития, и был подвизавшийся в Талицах монах Антоний — тезка и подражатель преподобного Антония Печерского. Возможно, к устройству пещеры его подтолкнуло не только желание уподобиться древним киевским святым, но и еще одно историческое воспоминание: основатель Троицкого Махрищского монастыря преподобный Стефан был воспитанником Киево-Печерской обители.

Таков исторический комментарий. Его можно дополнить комментарием этнографа. «…Жительство старцев-подвижников в пещерах весьма характерно (где не было пещер, они сами рыли себе “норки” и землянки). Именно благодаря подвижникам, пещеры становились центрами притяжения богомольцев, шедших к ним за советом и благословением в трудных и просто важных жизненных ситуациях. Характерно местоположение священных пещер у дорог, в излучинах или устьях рек…

Ритуал почитания провальных ям и пещер связан с символикой погружения в отверстие и прохождения через землю (могилу или материнское чрево). Паломники спускались в пещеры — приложиться к святым могилам, поговорить с живущим в пещере отшельником и вернуться как бы заново рожденными…» (216, 284).

Женский взгляд

На всякое явление жизни можно смотреть с самых разных точек зрения. Возможно, это многообразие и делает мир вечно молодым.

В написанных летом 1860 года записках о поездке в Троицу юной Сони Берс (в будущем — жены Л. Н. Толстого) упомянуты и талицкие достопримечательности. «Остановились у часовни, где ели блины. Мы болтали с деревенскими девушками, которые в огромном количестве окружили нас. Спрашивали, как мы приходимся сродни, есть ли между нами замужние, когда воротимся, и проводили нас с благословениями и всевозможными добрыми желаниями, говоря, что редко встретишь таких негордых господ» (192, 472).

На обратном пути любознательные барышни семейства Берс заглянули и в талицкие пещеры. «В пещерах около села Талицы мы остановились прогуляться по этим пещерам. Там сыро, холодно, какие-то низенькие своды, так что я несколько раз раскаивалась, что пошла» (192, 473).

Детский взгляд

В народной фантазии пещеры неизменно ассоциируются с демонами, разбойниками и спрятанными сокровищами. И талицкие пещеры вскоре становятся темой для страшных историй. Герои шмелевского «Богомолья» спускаются в их темные недра в сопровождении монаха-экскурсовода.

«Смотрим пещерки, со свечками. Сыро, как в погребе, и скользко. И ничего не видно. Монах говорит, что жил в горе разбойник со своей шайкой, много людей губил. И пришел монашек Антоний, и велел уходить разбойнику. А тот ударил его ножом, а нож попал в камень и сломался, по воле Господа. И испугался разбойник, и сказал: “Никогда не промахивался, по тебе только промахнулся”. И оставил его в покое. А тот монашек стал вкапываться в гору, и ушел от разбойника в глубину, и там пребывал в молитве и посте. А разбойник в тот же год растерял всю свою шайку и вернулся раз в вертеп свой, весь избитый. И узнал про сие тот монашек, и сказал разбойнику: “Покайся, завтра помрешь”. И тот покаялся. И замуровал его монашек в дальней келие, в горе, а где — неведомо. И с того просветилось место. Сорок лет прожил монашек Антоний один в горе и отошел в селения праведных. А копал девять лет, приняв такой труд для испытания плоти» (218, 102).

Филемон и Бавкида

Итак, символика пещеры, как ни смотри, напоминает о могильном мраке. Печальная, хотя и назидательная с христианской точки зрения тема. И видно, есть в Талицах что-то такое, что наводит на эти вечные мысли.

В то время, когда Карамзин совершал свое путешествие из Москвы в Троицу (1802), придорожная часовня уже стояла, но монах Антоний еще не приступал к своему подземному делу. И всё же именно здесь, в Талицах, Карамзин предается размышлениям о жизни и смерти, о благах земных и небесных.

«Маленькая деревня Талица, в 9 верстах от Братовщины, замечена мною по любопытной встрече. Я шел пешком, увидел старика с сумою и проговорил с ним долее часу. Ему около ста лет; но он едва начинает седеть и тверд на ногах, как человек лет в 50; только худо видит. Жена у него еще старее (двумя или тремя годами) и живет с ним в хижине, как Бавкида с Филемоном. У них было 12 детей, которые все померли во младенчестве. Я зашел к ним в гости. Они питаются милостынею и дома не пекут хлеба, однако ж варят щи. Муж приносит воду и дрова, а жена затопляет печь; он имеет более сил, а она лучше видит. Какая редкая судьба! жить вместе 80 лет! Может быть, на всем земном шаре нет другого супружества столь долговременного! Я хотел знать, любят ли они друг друга? — “Как не любить! муж да жена больше, чем брат да сестра”. — Боитесь ли вы смерти? — “Чего бояться? Мы, слава Богу, пожили. Смерть не беда”. — Тебе не жаль будет старушки? — “Чего жалеть! Кому-нибудь надобно умереть прежде”. — А если она переживает тебя? — “Ну что же? в свете не без добрых людей; дадут ей уголок”. Таким образом, лета служат самым лучшим приготовлением к смерти, и Натура себя оправдывает! По ее закону мы должны любить жизнь, когда она еще сильно действует в крови и в нервах; силы изнуряются, и благодетельное равнодушие заступает место сей, некогда пламенной любви; утружденный старец видит для себя в могиле место отдохновения. К удовольствию всех страстных охотников до здешнего света, заметим, что едва ли в какой-нибудь земле люди живут так долго, как у нас: не в городах, разумеется, а в деревнях. Всякий год (как известно по ведомостям разных губерний, вносимым в газеты) умирает в России множество стариков за сто лет. Вот благословение северных земель и трудолюбивой жизни! а мы нередко браним климат свой и боимся работы; хотим богатства, чтобы иметь всё без труда, то есть хотим преждевременной смерти!» (74, 342).

В усадьбе Салтыковых

В Талицах можно повернуть на запад, по дороге, ведущей в Мураново. Здесь не место пересказывать богатую историю этой превращенной в литературный музей усадьбы. Тем более что до нее еще довольно далеко. Но не хотелось бы упустить то, что находится совсем рядом. Свернув по указателю на Мураново, вскоре слева за оврагом открывается старый парк. Над густыми кронами огромных лип поднимается церковная главка. Это старинное село Сафарино (ныне — Софрино).

(Неискушенный путешественник легко может ошибиться и, следуя дорожным указателям, вместо села Софрина заехать в поселок Софрино, расположенный около одноименной железнодорожной станции. Но там ничего примечательного, кроме знаменитого завода по производству церковной утвари, любитель истории не найдет. А потому будьте внимательны и ищите дорогу на Мураново. Она, и только она, приведет вас в настоящее, древнее Софрино.)