На исходе дня. История ночи

Нельзя утверждать, что каждый город или деревня оглашались ночами триумфальными воплями молодчиков из низших слоев. Типичный работяга многие вечера проводил, распластавшись в кровати, восстанавливая силы перед следующим изнурительным днем. А если и не так, то обильная выпивка, флирт и «рейды» по соседским садам всегда больше привлекали людей, чем демонстративное насилие и хаос. По всей вероятности, случай, когда слуга и двое его приятелей из Эссекса отправились после свадьбы ночью 1600 года на соседское пшеничное поле ловить кроликов, был гораздо более распространенным. Джозеф Мэйетт, бекингемширский работник с фермы, вспоминал об одном похожем воскресном вечере: «Я отправился в город, где встретился с девушкой, что работала на моего хозяина во время сенокоса, и оставался с ней до полуночи, потом я оставил ее и хотел вернуться домой, но встретил по дороге двух своих товарищей, и вместо этого мы порешили пойти и обобрать грушевое дерево». Проделав это, Мэйетт вернулся в сад спустя несколько ночей лишь для того, чтобы бежать оттуда, когда там появились другие воры⁶¹.

Несмотря на смешанный в расовом отношении состав некоторых колониальных банд, говорить о существовании единой ночной контркультуры не приходится. Вместо этого доминировала группа взаимопроникающих субкультур, более или менее сплоченных. Мало где появлялись группировки, которые по длительности существования или уровню дисциплины, достигнутой в своих рядах, могли сравниться, например, с французскими организованными молодежными группами, активно участвовавшими в ночных беспорядках, или с «ночными королевствами» рабов в Вест-Индии, с их монархами, войсками и флагами. В 1805 году на острове Тринидад был раскрыт заговор рабов, составленный несколькими «королями», каждый из которых имел собственную свиту и армию⁶². И все-таки большинство ночных банд, основанных на случайных связях, не могли похвастаться ни принятой системой рангов, ни церемониальностью. В отличие, скажем, от гильдий, в них не существовало строгой иерархии, не были унифицированы условия членства, не был закреплен свой код поведения. Это кажется естественным, учитывая, какое значение в банде придавалось личной независимости и самоутверждению. С другой стороны, члены группировок были связаны общими дружескими узами. Передвигающиеся небольшими группами бродяги, как правило, называли себя «братством» и «товарищами по дороге», а некоторые клялись «своей душой» никогда не предавать собрата. Некий автор утверждал в 1647 году: «„Братская привязанность" в среде лондонских учеников была столь сильна, что они инстинктивно следовали девизу „Вали его, он обидел ученика"». Как-то зимней ночью 1749 года в Париже компания молодых слуг увидела, как городская стража ведет в тюрьму троих солдат. Один из юношей воскликнул: «Мы должны напасть на этих ублюдков! Мы не можем им позволить спровадить за решетку трех славных парней!» Находившийся неподалеку кучер был готов присоединиться к потасовке, и хозяину-буржуа с трудом удалось сдержать его. Представителей низших слоев объединял единый сленг, они распевали известные только в своем кругу песни, делили друг с другом одни и те же убежища и привычные места регулярных ночевок, куда добирались, используя хорошее знание местности. Так, одна лондонская газета писала о «диалекте ночных пивнушек». Использование своего арго не только усиливало социальные связи, но также скрывало смысл разговоров от «лучших» сословий⁶³.

Главное, что объединяло столь различные субкультуры, — наличие общих врагов и сходное восприятие мира, где царили свобода от видимых ограничений и чувство превосходства над любыми хозяевами: взрослыми, родителями, работодателями и владельцами; ночь укрепляла и усиливала эту ментальность, создавая определенный опыт, отличающийся от опыта дневной жизни. Как гласит итальянская поговорка, «Собаки Касасерро днем готовы убить друг друга, а ночью идут грабить вместе»⁶⁴.

IV

В альтернативном мире ночи по обе стороны Атлантического океана обитали вполне устойчивые группы населения раннего Нового времени. Можно лишь предполагать, какое влияние ночная вселенная оказывала на характер повседневной жизни, не исключая вопрос: имела ли она какую-то положительную ценность в системе господствующего порядка отношений? Ведь известно, что некоторые молодежные группировки вносили свой вклад в дело общественного контроля, наказывая прелюбодеев, жестоких мужей и рогоносцев за нарушение общепринятой морали. Такие обычаи общественного порицания, как Charivaris [77] во Франции, mat-tinata [78] в Италии и Skimmington ride в Англии, служили для того, чтобы подвергнуть провинившихся соседей наказанию «похабной музыкой», осмеянием, а иногда и физической расправой, что часто происходило ночью. Эти традиционные «обычаи» напоминали о святости брака, ведь и сами молодые люди в один прекрасный день собирались жениться. Известно, что по той же причине холостяцкие банды из соперничающих общин сражались друг с другом, защищая непорочность местных девушек. К тому же банды ремесленных учеников иногда до основания разрушали публичные дома. Очередной такой «рейд» заставил Карла II воскликнуть в недоумении: «Зачем же они тогда туда ходят?»⁶⁶

И все-таки кем они были: сторожевыми псами нравственности или волками в овечьих шкурах (что, пожалуй, ближе к истине)? Остается большая вероятность, что праведный пыл нередко служил лишь предлогом для проказ, по замечанию историка Дэниэла Фабра, усмотревшего противоречие в «достижении порядка через беспорядок». В стихотворении начала XVIII века «Выбор распутника» имелись строки о пьяных выходках молодежи во время нападения на бордель:

Светские и религиозные лидеры во Франции, начиная с XVI века, осуждали charivaris, несмотря на традиционно благие цели, которые преследовал обычай. С точки зрения властей «сии ночные сборища» слишком часто вырождались в беспорядки. «Драки происходят регулярно», — замечал Феликс Платтер, находясь во Франции⁶⁷. И, кроме того, степень влияния этих народных обычаев, будь они даже воплощением общепринятых ценностей, была незначительной по сравнению с количеством хулиганских выходок, когда банды творили насилие и провозглашали лозунги, противоречащие установленному порядку.

Угроза ночного насилия сплачивала людей и в политической жизни. В английских и американских крупных городах, особенно в XVIII веке, военные победы служили для уличных толп естественным поводом для ночных гуляний; жители должны были выставлять в окнах зажженные свечи, а те, кто не проявлял таким образом солидарность, рисковали, что их дома забросают камнями. Очевидец писал о толпе, настроенной антиирландски и бушевавшей как-то летним вечером в Лондоне в 1736 году: «Поздно ночью на улицах собрались сотни нарушителей покоя и провозгласили закон собственного сочинения, а именно что каждый англичанин должен зажечь огонь в своем окне; а затем пронесся крик „Покончим с ирландцами!" (курсив мой. — А. Р. Э.)». Каков бы ни был источник волнений, «толпа» после наступления темноты не столько охраняла закон, сколько брала улицы под свой контроль⁶⁸.

Видимо, в глазах властей предержащих ночное время выполняло хорошо известную функцию «клапана безопасности» — концепция, знакомая той эпохе. Смиряясь с человеческой склонностью к греху, сторонники видели благо в том, чтобы направлять низменные инстинкты смертных туда, где они приносят наименьший вред установленному порядку, — отсюда «послабляющая» значимость праздников, ведь там можно было выпустить пар. Один петиционер, защищая Праздник дураков перед парижским факультетом теологии в 1444 году, аргументировал: «Такое развлечение необходимо, поскольку глупость, представляющую собой нашу вторую натуру, нужно проявлять публично хотя бы раз в год. Винные бочки взорвутся, если время от времени не открывать пробку, чтобы впустить немного воздуха»⁶⁹. В сельской Англии в конце сбора урожая фермеры обычно устраивали для своих работников вечерние праздники. На этих «урожайных пирушках» в атмосфере доброго товарищества щедро угощали едой и напитками. Генри Бурн писал: «На таких празднествах слуга и хозяин уравниваются, и во всех действиях они выступают с равной свободой». Но конечно, такие праздники, даже вместе взятые, были мимолетной передышкой, и их временная природа подчеркивала необходимость вновь возвращаться к нормальной жизни. Как заметил Генри Фил-динг в 1751 году: «Народные развлечения были ограничены и связаны с определенными сезонами». Вслед за карнавалом наступали «спартанские порядки» Великого поста. Уилт-ширский поэт Стивен Дак писал об «урожайных пирушках»: «Утро придет и развеет ночного веселья дух. / Солнцу пора на небо, а нам — возвращаться к труду» [80]⁷⁰.