Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 1. 1913-1933

Начали лихо. Эсеры-чекисты Блюмкин и Андреев убили германского посла Мирбаха. Прямо у него в резиденции. Идея теракта — срыв Брестского мира, подписанного предателями-большевиками. Дальше — уже не очень понятно. Неопределенная надежда на поддержку рабочих и крестьян. Думают, что могут опереться на 600 солдат и матросов отряда Попова, который сидит в Трехсвятительском переулке.

Спиридонова на возникшем митинге говорит о предательстве большевиков в пользу Германии, о том, что в деревне отнимают муку. После этого она отправляется на проходивший тогда съезд Советов, чтобы объяснить всем трудящимся смысл совершенного теракта.

Один из эсеровских отрядов, человек в сорок, занимает телеграф. После некоторого замешательства по линии Торгово-телеграфного союза направляется телеграмма, в которой предписывается не передавать телеграмм за подписью Ленина и Троцкого. В этой телеграмме партия левых эсеров в первый и последний раз названа "правящей ныне партией". В штабе Попова в это время раздают сапоги и банки консервов.

После того как в штабе получили известие об аресте Спиридоновой, отдали распоряжение задерживать автомобили. Митинги в московских казармах существенных результатов не дали. Начался обстрел штаба Попова советскими войсками. Перестрелка продолжалась до утра следующего дня. Попов объявил о необходимости отступления. Все разбежались через окна и дыры в заборе. Двое убитых, двадцать раненых. Этим левоэсеровский мятеж закончился.

М. Спиридонова

Мотивы мятежа Мария Спиридонова изложила в письме Центральному комитету партии большевиков из тюрьмы:

"Ваша политика оказалась сплошным надувательством трудящихся.

Ваше многочисленное чиновничество сожрет больше, чем кучка буржуазии.

Советская власть стала не советской, а только большевистской".

Спиридонову судят, выносят приговор, а через два дня президиум ВЦИК выносит постановление об ее амнистии.

Она немедленно вновь начинает выступать на митингах. На одном из митингов Спиридонова сталкивается с Бухариным. Бухарин потом скажет: "Все речи Спиридоновой поражали своей логической несообразностью, были истерическим криком и свидетельствовали о ее полной неуравновешенности". Спиридонова говорит о голоде в деревне.

Бухарин, видимо, недооценил ораторские способности Спиридоновой. О них лучше всего судить по тому, что ее снова посадили уже через три месяца после амнистии. Более того, сразу после ареста Спиридоновой ВЦИК принимает Положение о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию. Это начало эры совхозов и колхозов. Земля объявляется государственной собственностью. С эсеровским лозунгом "Земля — крестьянам!", с которым большевики брали власть, покончено.

Местом заключения Марии Спиридоновой избран Кремль. Спиридонову поместили в каморку при помещении кремлевского караула Сводчатый потолок, пол каменный, мокрый, у нее горлом идет кровь. Красноармейцы постоянно глазеют на нее через окошко в двери и щели в перегородке. Они подглядывают за знаменитой Марией Спиридоновой. Некоторые просто вваливаются в каморку, стоят и смотрят. Часовой водит в уборную. Спиридонова описала эту уборную: ее стены и дверь с щелями во всю высоту. Смежная с ней уборная для солдат караула. У нее стеклянные двери. Качество уборной всегда возможный способ унижения. Солдаты неудобства от стеклянных дверей не испытывают. Спиридонова пишет: "На каторге так с нами не поступали". Высшая советская власть совсем близко от Спиридоновой. Здесь же, в Кремле.

Ольга Давыдовна Каменева, жена председателя Моссовета Льва Борисовича Каменева, в столовой своей кремлевской квартиры разливает чай по узким фаянсовым чашкам с раструбом кверху. Чай в такие чашки не разливают. Они служат для шоколада. Но эти чашки достались Каменевым при дележе чужого имущества. На чашках тонкий золотой ободок и двуглавый орел. Ольга Давыдовна в черной юбке и белой батистовой кофточке. В это время она возглавляет Театральный отдел Наркомпроса. Она говорит: "Поэты, художники, музыканты не родятся, а делаются. Идея о прирожденном даре выдумана феодалами. Каждого рабочего можно сделать поэтом, каждую работницу — танцовщицей; главное — усидчивость".

А ведь Каменева могла бы стать хорошим зубным врачом, она по образованию стоматолог.

Все это о Каменевой вспоминает поэт и писатель Владислав Ходасевич. Она приглашала его не раз к себе домой. И Вячеслава Иванова, и Балтрушайтиса. Ей хотелось иметь у себя литературный салон времен Серебряного века. Она хотела меценатствовать непременно среди дореволюционных поэтов. Ей непременно хотелось соединить жизнь литературной и партийной богем. Но литературное сообщество уже не богемно, а голодно. Что касается партийной верхушки, то она действительно не могла отказаться от богемных замашек. Их эмигрантская жизнь долгие годы, по сути, была жизнью провинциальной богемы. Теперь они оказались в Кремле.

При Ходасевиче к Каменевой зашел по делу старый большевик, не сумевший сделать карьеры. У него был сын, который болел туберкулезом. Каменева спросила: "Как ваш мальчик?" "Плох, — ответил старый большевик. — Велели давать портвейну или коньяку с молоком — да где ж их достанешь. И не на что".

В Москве известно тогда было, что у Каменевых в изобилии вино и отборный коньяк.

Ольга Давыдовна сказала: "Бедный мальчик, я дам ему рису".

Она вышла из комнаты и вернулась с крошечным мешочком, граммов сто.

"Вот рис для вашего сына", — сказала Ольга Давыдовна. Отец больного мальчика взял мешочек, благодарил, низко кланялся, пятился к двери, ушел.

Неожиданно Каменева говорит Ходасевичу: "Вы знаете, наш сын Лютик иногда присутствует на самых важных совещаниях, и только удивляешься, до какой степени он знает людей! Сидит молча, слушает, а когда все уйдут, вдруг возьмет и скажет: "Папочка, мамочка, вы не верьте товарищу такому-то. Он в душе буржуй и предатель рабочего класса". И раза два выяснилось, что он был прав относительно старых, как будто самых испытанных коммунистов. Теперь обо всех, с кем приходится иметь дело, мы спрашиваем мнение Лютика". Лютику в это время лет тринадцать.

"А в прошлом году, — продолжает Каменева, — мы отпустили Лютика на Волгу с товарищем Раскольниковым. Так вот, Раскольников одел нашего Лютика в матросскую курточку, в матросскую шапочку. Даже башмаки как у матросов. Настоящий маленький матросик!"

Ходасевич пишет, что ему стало жутковато. Ведь только недавно таким же матросиком бегал другой мальчик, ровесник ее сына, цесаревич Алексей Романов, убитый по указанию Ленина и Свердлова.

Ольга Давыдовна неожиданно понимает, что ступила в капкан, не знает, как выбраться, и оттого произносит совсем уж неуместное: "Только бы Лютик был жив и здоров!"

Лютик плавал тогда, в 1918 году, с командующим флотилией Раскольниковым на бывшей царской яхте "Межень". На той же яхте была и жена Раскольникова, красавица, поэт и комиссар Лариса Рейснер. По воспоминаниям очевидца, Лариса Михайловна была в приподнятом настроении, расположилась в каюте императрицы и, узнав, что императрица алмазом нацарапала на оконном стекле свое имя, зачеркнула его и рядом нацарапала собственное. Тоже алмазом.

Когда Лариса Рейснер с Раскольниковым плыла на царской яхте по Волге в разгар боев с Колчаком, они не пропускали брошенные по берегам имения. И крестьянские дома. Рейснер посещала эти дома, выбирала подходящее из одежды и появлялась на митингах то в пышных платьях дам, то в нарядах крестьянских девушек. Она говорила: "Было бы лицемерием отказать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти". Фурор произвело ее появление в Петрограде на маскараде в Доме искусств. Рейснер обещала трем поэтам, что явится в платье по эскизу Бакста для балета "Карнавал". И она в нем явилась, несмотря на то что бесценное платье охранялось в Мариинке целой командой гардеробщиц и портных. В бархатной полумаске, волосы схвачены лиловой лентой, плечи точеные. Все расступаются.