Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 1. 1913-1933

Ехали в Акатуй. После поезда на тарантасах. Акатуй с 1826 года, со времен декабристов, — в системе Нерчинских тюрем для политических заключенных. Вспоминает та же Александра Измайлович: "В пути около полудня располагались в каком-нибудь хорошем местечке, около речушки, и часа три валялись на траве, купались, пили чай. Я первые дни много шла босиком. Но скоро пришлось сдаться. Ноги, обожженные горячим песком и исколотые, давали себя знать. Пришлось сесть в экипаж". Приехали в Акатуй.

М. Спиридонова (первая слева) в Акатуе с другими политзаключенными

Александра Измайлович продолжает: "Вот мы у ворот тюрьмы. Здесь нас подхватила шумная волна, оглушила громом революционных песен, осыпала цветами. Как сквозь сон смотрели мы на происходящее. Мы оказались в каком-то дворике среди улыбающихся мужчин, женщин и детей. Дети тоже пели и бросали в нас цветами. Кругом флаги, гирлянды цветов, надписи: "Да здравствует социализм", "Да здравствует партия социалистов-революционеров". Мы стояли под звуки "Марсельезы" и под дождем цветов, растерянные. Еле-еле нашла взглядом Гершуни и Сазонова. Какие-то дамы, жены каторжан, повели нас в баню, потом кормили обедом, фотографировали. Потом во дворике среди зелени пили чай.

М. Спиридонова. Акатуй. 1906 год

Но приезде нашем заходил к нам начальник тюрьмы. Расшаркивался, пожимал руки и все спрашивал, удобно ли будет нам в наших каморках".

Надо сказать, когда это первый раз слышишь, возникает чувство внутреннего протеста. Это вранье. Это рекламный ролик по заказу начальника Акатуйской тюрьмы. Однако же это правда. Это подлинные воспоминания террористки Александры Измайлович, дочери генерала, покушавшейся на минского губернатора во время еврейского погрома. Потом она пройдет через тюрьму при Ленине и лагерь при Сталине, и у нее будет возможность почувствовать разницу. В большевистских лагерях не фотографировались в девичьи альбомы. А в Акатуе заключенные много фотографировались. Альбом чудом сохранился за границей. В СССР это был бы антисоветский документ.

Александра Измайлович

После Акатуя была Мальцевская женская тюрьма. Политические заключенные там не работали. В обязанности входили уборка камер, стирка белья и топка печей, то есть самообслуживание. Главной специалисткой по мытью полов была Ирина Каховская. Из рода декабриста Каховского, который на Сенатской площади выстрелил в спину герою войны 1812 года генералу Милорадовичу. По воспоминаниям политзаключенных, самым тяжелым трудом была стирка собственного белья. Белье носили свое, не казенное, и его было много. Уголовницы приносили дрова для печей. В отличие от сталинских лагерей, здесь политические были в предпочтительном положении по сравнению с уголовными. Уголовницы работали: вязали варежки, шили рубахи. Политические читали. Книги, как и деньги, регулярно получали по почте.

Читали книги по философии, политэкономии, беллетристику. На разных языках. Это не возбранялось. К шпионажу не приравнивалось.

Камеры обычно не запирались. В камерах были цветы. Бессрочницы, то есть имевшие пожизненный срок, ходили в своих платьях, обычно ярких.

Кандалы валялись на особый случай. Как только из-за Зарентуйской горы появлялась тройка лошадей с начальством, в тюрьме поднималась тревога. Надзирательница бежала закрывать камеры. Начиналось переодевание в казенное. Яркие платья, цветы прятались. Наспех прикручивались кандалы. Не проходило и пяти минут, как все окрашивалось в серый цвет. Тюрьма, как вспоминает Спиридонова, "принимала завинченный вид".

В 1926 году Мария Спиридонова публикует книгу "Из воспоминаний о Нерченской каторге": "Выпускали гулять на честное слово далеко в лес, человек по 60 зараз, на весь день. Ко времени нашего приезда тюрьмы скорее походили на клубы. Но рабочему, малоразвитому человеку трудно было сидеть, потому что ему нужна смена впечатлений. Мало на каких каторгах была работа, и оттого десятки товарищей становились больными людьми. Когда некоторым удавалось выбраться на каторжные золотые прииски, они оттуда писали счастливые письма и, главное, имели возможность приработать на себя".

А теперь другой фрагмент воспоминаний.

"Как-то в нашей камере у молодой казашки начались роды. Мы требовали врача. Никто не пришел. В заветный миг, когда появилась головка ребенка, в камеру ввалился тюремщик.

— Молчать! Акушерку требуете! А кто вы такие? Вы — враги народа.

Роды продолжались. Кто-то из нас перегрыз зубами пуповину и завязал тряпочкой. Только утром появилась тюремная медсестра Сонька. Взяла родившегося ребенка, а матери приказала идти за ней. Через три недели мать вернулась к нам. Ребенка отдали в детский дом. Вскоре нам сообщили, что он умер".

Это фрагмент из воспоминаний Галины Серебряковой, писательницы, жены двух членов ЦК ВКП(б), Серебрякова и Сокольникова. Она пишет о советской тюрьме образца 1938 года.

В 1926 году воспоминания Спиридоновой о Нерчинской каторге уже никому не интересны. А то, что будет через десять лет, еще никто представить себе не может.

Масса лиц, бывших ничем до октября 1917 года, к 1926 году вошли во вкус власти и стали настоящим господствующим классом. У подавляющего большинства этих лиц были жены.

В начале 1926 года жена Каменева Ольга Давыдовна, она же сестра Троцкого, со своей приятельницей Любовью Васильевной, женой советского посла Красина, совершает шопинг в Париже.

Каменева вообще часто наведывается в Париж, известна своими туалетами и неограниченностью средств. Об этом пишут французские газеты.

Заведующая Театральным отделом Наркомпроса О. Д. Каменева

Новый информационный повод дает оказавшаяся в Париже проездом из Норвегии в Мексику Александра Коллонтай. Она, конечно же, посетила те места, где жила до 1917 года, свой скромный эмигрантский пансион, кафе около Сорбонны, где она когда-то сидела с мужем, которого оставила в 1898 году. А потом она отправилась по ювелирным магазинам на Рю де ля Пэ. Французские журналисты следовали за ней. Отплыла Александра Михайловна в Мексику на пароходе "Лафайетт" в каюте с мраморной ванной, где всегда была подогретая океанская вода.

А. М. Коллонтай

В Норвегии в это время еще не забыт грандиозный прием по поводу годовщины Октябрьского переворота. Были сняты все залы лучшего отеля в Осло. Повсеместно были расставлены присланные из Москвы двухкилограммовые бочонки с икрой. Лед вокруг бочонков подсвечивался специальными лампочками. Хозяйка бала танцевала без устали. Финалом банкета в честь Октября стал танец нагой красотки с двумя гроздями винограда в руках. В неофициальном письме Коллонтай писала: "Провела исключительно важное деловое мероприятие. Устала до чертиков". В официальном отчете: "Прием еще выше поднял авторитет Советского Союза. Все газеты пишут, что посольство царской России никогда не устраивало ничего подобного".

В 1926 году, когда Коллонтай оказалась ненадолго в Москве, нарком иностранных дел Чичерин размахивал перед ней отчетом ревизора, из которого следовало, что только в Берлине она купила пятьдесят платьев.

Она отвечала, что это поднимает престиж страны.

Моя бабушка рассказывала мне. Как-то она с каким-то письмом пришла к Коллонтай в гостиницу "Метрополь", где та проживала. Коллонтай встретила ее в немыслимом пеньюаре. Бабушке сразу показалось, что где-то она точно такой же уже видела. Тут надо сказать, что бабушка до революции в городе Минске делала шляпки. И хозяйка тогда направляла ее отнести коробку со шляпкой к богатым клиентам. Так вот, по пути домой от Коллонтай бабушка наконец вспомнила, где ей уже попадался такой пеньюар. Дело было давно. В Минске. Она принесла шляпку клиентке. Та была именно в таком пеньюаре. Она была мадам, хозяйкой дорогого борделя.