Александр Македонский

Посовещавшись в узком кругу, царь передал Филоту компетентному суду — македонскому войсковому собранию. И тут мы наблюдаем весьма интересный случай, как порой случайные обстоятельства оказываются сильнее законов. Разумеется, большинство воинов были готовы к беспристрастному суду, тем более что Филота имел поддержку не столько в войске, сколько среди военачальников. Однако Александр сумел оказать на этих неосведомленных людей такой нажим, что они не смогли уклониться от осуждения обвиняемого. Александр не только председательствовал, но и выступал как обвинитель. Вызвали свидетелей, и приближенные военачальники обрушили на обвиняемого поток его прегрешений. Сколько бы ни защищали Филоту, он был обречен. Войсковое собрание признало его виновным, тем самым осудив на смерть. Нельзя, однако, признать справедливым высказывание одного современного историка: «Если осуждение Филоты и было судебным убийством, то вина все-таки падает не на Александра, а на войсковое собрание» [210]. Как и всякий властелин, Александр использовал правовые институты для достижения своих целой. Общий ход войскового собрания ясен; что же касается дальнейшего, то источники дают противоречивые сведения. По рассказу Арриана, почерпнутому им у Птолемея, осужденный тут же был поражен копьями воинов. Согласно другим авторам, Филоту перед казнью подвергли пытке. Если последнее верно, то ее целью было, по-видимому, дополнительное подтверждение вины, а также выявление сообщников. Пытали без шума, под надзором слепо преданных Александру военачальников; обвиняемого мучили до тех пор, пока он не выдержал и не сознался. Чего именно от него добились, источники не сообщают.

Современные исследователи напрасно отрицают факт этих пыток. Молчание Арриана на этот счет ничего не доказывает, так как он все дело Филоты излагает в каких-нибудь двух-трех предложениях. Он считает делом своей чести превзойти в лояльности всех остальных историков Александра. Отвратительная сцена дознания мало подходила к созданному им портрету царя. Впрочем, промолчать мог уже и Птолемей, основываясь на соображениях того же рода. Между тем, поскольку пытки были применены после заговора «пажей» в отношении Каллисфена [211], то и Филоту тоже вполне могли допрашивать с пристрастием. Царю нужны были основания для борьбы с Парменионом, не говоря уже о том, что ему необходимо было оправдать «признанием» осужденного выступление против него и основанный на этом приговор.

Другая неясность содержится в заявлении Арриана, что вместе с Филотой были казнены и другие заговорщики. Не узнали ли эти имена от Филоты во время пыток?

О том, что приговор был вынесен также и Пармениону, сообщает только расхожая традиция, и вряд ли это справедливо. Официозный Птолемей, а за ним, конечно, и Арриан не умолчали бы об этом факте, снимающем вину с царя. Правдоподобнее считать, что Александр обладал полномочиями действовать безотлагательно против любого, кто покажется ему подозрительным. В этом случае руки Александра были развязаны и в отношении Пармениона. Без малейшего промедления, на быстрых верблюдах он отправил через пустыню своего посланца в Экбатаны. Еще до того как там было получено какое-либо известие о случившемся, посланный Александра уже передал надежнейшим военачальникам приказ убить Пармениона. Когда тот, ни о чем не подозревая, углубился в чтение какого-то присланного для видимости документа, ему в спину был нанесен смертельный удар [212].

Третьей жертвой высочайшего суда стал Линкестид. В Македонии все еще существовал круг расположенных к нему людей. Парменион когда-то интриговал против него. Олимпиада предостерегала Александра. Не то чтобы поведение Линкестида давало повод к беспокойству, по он был опасен самим своим существованием. Вот почему Александр еще три года назад взял его под стражу и возил везде с собой. Теперь Линкестид должен был предстать перед войсковым собранием, а оно — произнести свой приговор. Это был удар по недовольным как в армии, так и на родине. Их лишили теперь последнего человека, кто, хотя и не притязал на это, все же мог быть выдвинут в качестве преемника нынешнего царя.

После этих трех жертв царь успокоился. Некто Аминта со своими братьями, которые также находились под следствием, были оправданы и снова попали в милость. Прочие недовольные, выявленные благодаря перлюстрации писем, попали в штрафные отряды. Часть из них была убита в боях, других поселили в крепости на крайнем востоке. Что касается ветеранов-македонян, оставшихся в армии со времен Филиппа и мешавших Александру, то перед вступлением в Согдиану он отправил их из Бактр домой, а заодно с ними и фессалийскую конницу, которой раньше командовал Парменион и которая явно не забыла о его убийстве [213]. Части, подчинявшиеся прежде Филоте, не получили нового начальника. Царю показалось целесообразным разделить всю конницу гетайров и поставить над ней начальниками Гефестиона и Клита. Фрада, где произошли эти события, была переименована в Профтасию (от греческого «предварять», «упреждать») — вероятно, в память о них. После этого войско продолжало свой путь. В стране ариаспов был проведен еще один, последний процесс. В причастности к заговору Филоты обвинили Деметрия — должно быть, на основании вскрытой переписки. Должность телохранителя царь передал теперь Птолемею, с чего и началась военная карьера последнего.

Все это происходило на виду; то, что разыгралось за кулисами, нам совершенно неизвестно. Мы не знаем даже, был ли вообще заговор. Возможно, Лимн выступил один и Ни-комах был первым, кого он пытался завербовать. А может быть, он принадлежал к широко раскинутой заговорщической сети. Мы не знаем этого; возможно, не знал этого и Александр. Не менее загадочным представляется поведение Филоты: действительно ли он придал столь мало значения сообщенным ему сведениям, что не нашел нужным сказать о них царю? А не хотел ли он предоставить заговорщикам свободу действий? Узнать это не удалось и самому Александру. Одно очевидно: Филота не был в сговоре с этими людьми, иначе он бы вовремя предупредил их и они своевременно начали действовать. Парменион лее, конечно, не имел ничего общего с намерениями Лимна. Нет никаких данных о том, что он вынашивал какие-либо планы; сам характер его, чуждый какой-либо хитрости, исключал это. Родство с государственным преступником — вот единственная причина его казни [214].

Хотя в частностях многое остается неясным, пружины действий Александра, как и их цели, вполне понятны. Ничто не вынуждало царя доводить дело до крайности. Поступок Филоты вполне можно было расценить как небрежность, так что выводы, из этого сделанные, не были так уж необходимы. К тому же имелось множество наказаний, начиная с замечания до смещения с должности или лишения свободы — любое из них соответствовало вине больше, чем смертная казнь. И если Александр превратил это дело в государственное, то лишь потому, что решил расправиться наконец с Филотой и со всем его окружением. Более того, Александр так яростно действовал против сына Пармениона, что сам же убедил себя, будто гнев отца нельзя смирить иначе, чем смертью. Царь мог легко этого избежать, если бы не стремился к тому. Как бы ни обстояло дело с заговорщиками, был Филота виноват или нет, но взгляд опытного охотника, борца и стратега выбрал подходящий момент для нападения: удар был нанесен молниеносно, притом в слабое место противника. Теперь Александр вздохнул с облегчением, как человек, освободившийся от тяжкого бремени, от тайной заботы, а может быть, и от мучительного страха.

В то же время царь предвидел, с каким ожесточенным сопротивлением ему еще придется встретиться, ибо только он знал свои планы. Так что, если Филота и был невиновен в заговоре на этот раз, то вполне мог склониться к нему через год или два, когда намерения Александра проявились бы яснее. Кто поручился бы, что и тогда за царем осталась бы возможность предупреждения преступления ( профтасии). А потому Филота должен был пасть, а с ним вместе и Парменнон, «рыцарь без страха и упрека», идеальный и поэтому особенно опасный противник, духовный вождь старомакедонской оппозиции. Ну, а потом уж шел Линкестид — последний, кого недовольные прочили в цари.