Сталин. История и личность

Многие видные коммунисты разделяли беспокойство Ленина. Два года спустя на X съезде партии, на котором Сталин, будучи народным комиссаром по делам национальностей, доложил о политике партии в этой области, целый ряд выступавших выразил свою глубокую озабоченность великорусе гейм национализмом. В содокладе представитель туркестанской делегации Г.И. Сафаров осудил существующие колониальные отношения между великороссами и населением Туркестана и предложил представленные Сталиным съезду тезисы по национальной политике дополнить положением о «национально-культурном самоопределении» народов Советского Востока. Делегат Украины В.П. За-тонский выступил против тенденции многих коммунистов думать о советской федерации как о российской. По его словам, революция пробудила к жизни национальные движения не только на окраинных нерусских землях, но и в центральной России. Тот факт, что Россия первой совершила коммунистическую революцию и из фактической колонии Западной Европы превратилась в центр мирового движения, породил среди некоторых русских коммунистов своего рода «русский красный патриотизм». Они не просто гордились своей принадлежностью к русской нации, но и смотрели на себя прежде всего как на русских и не столько дорожили советской властью и советской федерацией, сколько тянулись к «единой, неделимой» России. Примечательно, что в заключительном слове Сталин игнорировал эти утверждения. Он отклонил предложенную Сафаровым поправку относительно национально-культурного самоопределения на том основании, что она «отдает» бундизмом. «Это бундовская формулировка: национально-культурное самоопределение, — сказал он. — Мы давно распростились с туманными лозунгами самоопределения — восстанавливать их не нужно»¹⁰.

Возможно, только теперь товарищи Сталина по партии начали осознавать, что сам комиссар по делам национальностей принадлежит к коммунистам, зараженным «русским красным патриотизмом», поскольку он имел склонность высказываться в духе единой и неделимой России. Поэтому можно считать парадоксальным, но вовсе не неожиданным тот факт, что Сталину и Ленину в конце концов было суждено разойтись по тому самому вопросу, который в свое время скрепил их отношения. Иначе и быть не могло еще и потому, что насколько чужд был русский национализм ленинской натуре, настолько глубоко он укоренился в характере Сталина. Раньше уже говорилось о том, что Сталин обрусел, еще будучи молодым революционером, считая большевиков «истинно русской фракцией» марксистского движения. По иронии судьбы человек, который, по мнению Ленина, являлся ценным для партии в качестве представителя малых народов и который в течение длительного времени соглашался с таким определением этой своей основной роли в партии, представлял собою формирующегося русского националиста еще до их встречи и за многие годы до того момента, когда, к своему ужасу, Ленин обнаружил у него вполне сформировавшиеся русские националистические взгляды. Сталин отождествлял себя с Россией, в этом крылось его надменное отношение к культуре малых народов, прежде всего кавказских, обнаруженное нами в работе «Марксизм и национальный вопрос», — этим определялось то рвение, с которым он взял сторону Ленина и выступил против «национально-культурной автономии» в партии. Правда, в этой работе, доказывая «интернациональный тип» социал-демократической организации в России, он писал, что «рабочие прежде всего — члены одной классовой семьи, члены единой армии социализма», и добавил, что это имеет для них «громадное воспитательное значение»¹ Но первостепенное значение классовой принадлежности особо не подчеркивалось. Кроме того, как мы уже установили, в представлении Сталина не существовало противоречия между классовой категорией «истинный пролетарий» и национальной категорией «настоящий русский». Наоборот, эти понятия совмещались.

По мнению Сталина, большевизм, или ленинизм, являлся подлинно марксистским, классовым революционным движением интернационального характера и в то же время насквозь русским. В апреле 1926 г. в одном из внутрипартийных меморандумов, адресованном Кагановичу и другим членам бюро компартии Украины, Сталин определял ленинизм как «высшее достижение» русской культуры. В документе излагалось содержание беседы, состоявшейся между Сталиным и видным украинским коммунистом Шумским, который настаивал на введении большего числа украинцев в руководство украинской компартией и профсоюзами и на принятии других мер по «украинизации», включая, по-видимому, использование украинского языка в государственном аппарате. Шумский полагал, что иначе движение интеллигенции за развитие украинской культуры пойдет помимо партии. Признав существование подобного движения, Сталин нашел предложение Шумского неприемлемым. Любая насильственная украинизация пролетариата сверху (правда, неясно, предлагал ли Шумский что-либо похожее), писал Сталин, лишь возбудит в неукраинских слоях пролетариата на Украине чувства антиукраинского шовинизма. Более того, нелепым, по его мнению, являлось требование некоторых украинских интеллигентов «дерусификации» украинского пролетариата и отрыв украинской культуры от Москвы в то самое время, когда западноевропейские пролетарии и их коммунистические партии с симпатией взирали на Москву, на знамя, развевающееся над цитаделью международного революционного движения и ленинизма. Шумский, дескать, не сумел разглядеть теневые стороны нового движения за украинизацию культуры и общественной жизни, не сумел увидеть опасности того, что «это движение, возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы за отчужденность украинской культуры и украинской общественности от культуры и общественности общесоветской, характер борьбы против “Москвы” вообще, против русских вообще, против русской культуры и ее высшего достижения — ленинизма»¹².

Ленину и его единомышленникам среди русских революционеров никогда бы не пришло в голову назвать большевизм (Ленин ни разу не употребил слова «ленинизм») высшим достижением «русской культуры». Как теория и практика пролетарской революции и диктатуры пролетариата ленинизм в их понимании представлял собою просто русский вариант марксизма, который в свою очередь являлся, в сущности, наднациональным и предусматривал окончательное слияние всех наций в общность более высокого уровня. Тот факт, что ленинизм нес на себе определенный русский отпечаток (благодаря месту своего возникновения), не вызывал у них тщеславия. А Сталин в отличие от них гордился русскими корнями ленинизма так же, как какой-нибудь патриотически настроенный французский радикал, возможно, гордится якобинством, усматривая в нем проявление глубокой сути Франции. Сталин считал ленинизм олицетворением славной исторической судьбы России. В то же время это обстоятельство, по его мнению, нисколько не ставило под сомнение всемирное значение ленинизма. В работе «Об основах ленинизма» Сталин настаивал на интернациональном характере ленинизма, который он определил как марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Из упомянутого меморандума 1926 г. совершенно ясно, что интернационализм Сталина ориентировался на Москву и Россию. На следующий год он вновь подчеркнул данный момент, определяя «интернационалиста» как человека, который «безоговорочно, без колебаний, без условий готов защищать СССР потому, что СССР есть база мирового революционного движения, а защищать, двигать вперед это революционное движение невозможно, не защищая СССР»¹³.

В 1947 г. Сталин прославлял Москву (в связи с 800-летием основания) как исторический центр русской государственности, что было лишь подтверждением позиции, сформировавшейся в начале 20-х годов, т. е. его восхищения цитаделью международного революционного движения и ленинизма. Он чрезвычайно гордился тем, что мог считать себя жителем Москвы и русским. В телеграмме, отправленной в Тифлис в феврале 1922 г., он назвал себя «москвичом»¹⁴. Выражения «мы — русские марксисты» и «мы — русские большевики» часто мелькают в его сочинениях 20-х годов. В интервью с Эмилем Людвигом в 1931 г. Сталин русифицировал даже свои революционные корни, заметив, что к марксизму он приобщился в пятнадцатилетием возрасте, когда «связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье»¹⁵. В действительности же, как Сталин сам признался в беседе с тифлисскими железнодорожниками в 1926 г., первый марксист, с которым ему довелось повстречаться, был грузином, а вовсе не русским. Однако и во время визита в Тифлис в 1926 г. он всячески демонстрировал свое русофильство. Будучи на спектакле тифлисского оперного театра, он, беседуя в антракте с композитором Баланчивадзе, отметил влияние произведений русских композиторов, в частности Чайковского, на грузинских композиторов¹⁶.