Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Малодушие и смертельный страх, казалось, продолжали охватывать население; ожидание страшного суда, часа расплаты затеняло мышление и лишало мужества всех без исключения перед монголами. Причудливые и обреченные на неудачу усилия хо-резмийского шаха Джелал-ад-дина выделяются в этой атмосфере парализующей неизвестности: недоброжелательно относящиеся к нему источники характеризуют его гнусно. Это была воля Бога, чтобы монголы опустошали страны ислама. Так, должно быть, аль-Мустасим оправдывал свою бездеятельность, и так заставил это провозгласить свирепый Чингисхан; когда он решил потребовать у жителей Бухары дань, он велел их всех согнать и провозгласил: «Знайте, что совершили страшные грехи; в этих тяжких грехах провинились самые зажиточные среди вас. Спросите меня, по какому праву я это утверждаю? Так вот: я наказанье божье. Если бы вы не нагрешили так тяжко, Бог не послал бы меня в наказание вам»44. В это готовы были поверить, ибо какое другое толкование несчастья можно было представить?

И, как всегда, были люди, которые пытались извлечь выгоду из этого психоза страха. К князю Айюбиду Майяфарикина, важной крепости в пограничной области между Анатолией и Плодородным Полумесяцем, в 1240 г. зашел один мусульманин из Исфахана, который представился посланником Тулуя, младшего сына Чингисхана, и передал послание, в котором «представитель Господа небесного, тот, кто обошел всю землю, король Востока и Запада, Великий хан»45 призвал исламских правителей к послушанию и потребовал снести городские стены. Странный посланник рассказывал своим слушателям старые трепетные сказки: вблизи плотины, которую соорудил когда-то Александр против Гога и Магога и где вряд ли догадывались, откуда пришли монголы, жили одичавшие народы, у которых глаза были на плечах, а рот на груди; овцы росли у них из семенных зерен подобно растениям 46. Такие бессмысленные истории, по-видимому, могли служить удостоверением для посланника, но они вызывали страх, так как перед страшным судом та плотина лопнет, и жуткие народы далекого северо-востока наводнят цивилизованный мир. Неужели настало это время?

Тулуй участвовал в походе Чингисхана на запад и после этого завоевал в течение нескольких месяцев столицу Хорасана. Но позже, кажется, он больше не занимался делами Западной Азии47. Ему, правда, приписывается участие во всех войнах империи. Во всяком случае он уже в 1233 г. нашел смерть, когда сопровождал великого хана, своего брата Угедея, в походе на Китай48. Тулуй, таким образом, вряд ли мог быть отправителем того письма с угрозами. Кто стоял за этим посланием, уже нельзя выяснить. Во всяком случае он ставил своей целью ослабление мусульманской позиции в областях, граничащих на севере с Ираком. Имя Тулуя приобретет еще страшную известность, и этим воспользуются. Целым столетием позже монголы оценивали каждого но деятельности Тулуя. Его сын Муню, избранный в 1254 г. великим ханом, поручил Хулагу, который тоже был сыном Тулуя, новое порабощение Ирана.

Об успехах Хулагу мы уже знаем. Они не означают конец ислама; подобные опасения ведут слишком далеко. И Страшный суд еще не наступил. Но поворотным пунктом всемирно-исторического значения было все же падение Багдада. Династия Аббасидов почти угасла. Даже могилы халифов под Ар-Рэзафой были разрыты, черепа трупов выставлены для обозрения, как это обычно делали с головами казненных преступников49. Багдад навсегда лишился своего положения столицы ислама. Он опустился до уровня хотя и важной, по все же провинциальной столицы, так как великий план монголов — победить также последнюю оставшуюся исламскую великую державу, Египет — рухнул в 1260 г. у Источника Голиафа в Палестине. Каирские султаны мамлюков сохраняли за собой Сирию; где-то в областях верховий Евфрата, по которым проезжали бедуины, проходила с тех пор в течение столетий демаркационная линия, отделявшая иранских ильханов, потомков Хулагу, от арабизированной империи мамлюков. Багдад был теперь стратегически важным форпостом восточной половины исламского мира, и владели им монгольские княжеские роды.

Три дервиша, которые принадлежали к самым строгим аскетам своего времени и самым пылким богослужителям эпохи, шли однажды своим путем, и вот нашли они ветхие останки на краю дороги. Они спросили друг друга: «Какому живому существу могли принадлежать эти кости?» И они договорились молить Бога, чтобы эти кости снова ожили. На молитву первого поднялся ветер и соединил кости, на молитву второго появились кровеносные сосуды, жир и мясо; на молитву третьего в тело пришло дыхание жизни: сильный, вызывающий ужас лев прыгнул и разорвал троих моливших за него на куски.

Мирхванд (1433-1498)1

Когда Сельджук Санджар в 1141 г. потерпел тяжелое поражение в бою с войсками каракитаев, живущих по ту сторону Яксарта [8]*, падение его династии было скреплено печатью. Хорасан со своими процветающими городами Мерв, Нишапур и Тун достался хорезмийским шахам, которые, будучи прежде наместниками сельджуков, возвысились до самой значительной власти Ирана. Честолюбие этой династии с южного берега Аральского моря, которая сперва платила дань каракитаям, на достигнутом уже давно не успокаивалось.

К концу XII века династия расширила свое влияние на Западный Иран. Халиф ан-Насир (прав. 1180-1225) оказался вынужденным признать Ала ад-дина правителем Хорезма, султаном Западного Ирана, Хорасана и Туркестана и разрешить ему произносить собственное имя в проповеди сразу за именем Аббасида. Желание Ала-ад-дина самому поселиться в Багдаде, правда, не осуществилось. Он дал волю своему негодованию из-за этой неудачи и объявил законным халифом не Аббасида, а алидского саида — дерзость, которая, как записал это Ибн аль-Асир, тотчас же была наказана нападением Чингисхана.

И на северо-восток, в сторону каракитаев, добились хорезмийские шахи расширения страны. Уже в конце XII столетия вели они войны с этой целью. Чтобы крепко держать Хорасан в руках, Ала-ад-дин обеспечил себе помощь каракитаев, хотя и временно. А потом неожиданно представился случай поставить на колени верховных властителей и временных союзников. Гуцулюк, князь монгольского народа найманов, который в начале XII столетия переселился в Семиречье2, долго наседал на правителя каракитаев, пока тот не разрешил ему перейти на свою территорию. Гуцулюк имел все основания настойчиво просить этого: Чингисхан шел за ним по пятам, и бегством на запад князь надеялся избежать угрозы уничтожения3. Между тем росло число его сторонников. Остатки других разбитых народностей нашли к нему путь. Старый правитель каракитаев породнился с Гуцулюком; но это ни в коем случае не гарантировало ему верность новых сторонников. Ала-ад-дин, хорезмиец, готовил заговор и отводил в нем Гуцулюку роль предателя, которого предали. Оба тайком договорились о том, что, если хорезмиец одержит победу над каракитаями, ему должны достаться Алма-Ата, Кашгар и Хотан, без сомнения, самая ценная часть владений каракитаев. Если же Гуцулюк будет быстрее, то граница между его империей и империей Ала-ад-дина пройдет через Яксарт. Гуцулюк решился вопреки плану Ала ад-дина на собственную гонку в свою пользу и получил во владение Туркестан.

Но долго он не смог наслаждаться этой победой, так как Чингисхан ни в малейшей степени не был согласен с тем, что его беглый враг стал правителем области, стратегическое значение которой было очевидно: Гуцулюк контролировал важные пункты шелкового пути, включая проход в Западную Азию. Получилось так, что Гуцулюк не сумел обеспечить себе у населения поддержку. В Кашгаре и Хотане начались волнения, которые он подавил военной силой, все сделал для того, чтобы стереть с лица земли ислам, основательно там утвердившийся. Он поставил мусульман обоих городов перед выбором: перейти или в буддизм, или в христианство. По-видимому, он таким образом только отплатил сторонникам пророка за их надменность в вопросах религии той же монетой; но в любом случае было неумно приобретать новых противников в таком тревожном положении. Внимание привлекла, прежде всего мученическая смерть одного из хотанских Саидов, который бесстрашно выступил перед правителем и наконец проклял его: «Пыль тебе в рот, враг подлинной религии». Немного позже один из сыновей Чингисхана захватил город Кашгар; Гуцулюк бежал. Монголы распорядились, чтобы каждый имел право сохранить свою веру4. Этим они показали себя друзьями ислама — обстоятельство, на которое указывают с глубоким удовлетворением иранские летописцы времен ильханов; Рашид-ад-дин (казнен 1318), визирь ильханов и собиратель монументальной хроники мировой истории, осмелился сделать замечание: «Этим событием как бы подчеркивается, что каждый, кто посягнет на ислам, скоро будет брошен на произвол судьбы и переживет потрясение. Но господство и достоинство того, кто укрепляет ислам, даже если он исповедует не эту веру, будет расти изо дня в день и его регентство продлится долго»5. Напротив, для мусульман, которые остались вне сферы господства монголов, прежде всего, для сирийцев и египтян, было после падения Багдада ясно, что те варвары из Средней Азии были опаснейшими врагами их веры.