Арабо-израильские войны

Зато мы посмотрели «I killed Rasputin» (Я убил Распутина) псевдоисторическую поделку из Голливуда про деяния князя Юсупова, «Аэропорт» по роману Артура Хейли, а из «пустячков» франко-итальянский «Sin, Sun and Sex» (Грех, солнце и секс). Так что александрийский кинозритель той поры был в этих вопросах гораздо более продвинут, чем современный ему советский.

Но гораздо более интересным был визит на проводившуюся тогда в городе национальную выставку Малайзии. Она давала представление о развитии и потенциале этой страны — одного из будущих «молодых тигров» или «драконов» Юго-Восточной Азии. Посетителей было немного, и два молодых человека явно неарабской внешности привлекли внимание ее менеджера — малайца (китайца?) средних лет, в костюме-тройке и бабочке, несмотря на жару. Приблизившись, он затеял с нами разговор на своем прекрасном английском, затем даже пригласил в свой офис, где стал угощать «пепси-колой». Вопросы его от общего — как понравилась выставка? — приобрели более специфический характер: что нас привело в Александрию и кто мы есть? Отвечать ему не хотелось, и не потому, что мы были такие «засекреченные», просто потребовалось бы слишком много ненужных объяснений. Мы сказали просто, что «выставка нам понравилась, в Александрию мы прибыли по делам, а сами мы бизнесмены, представляем строительную фирму, скажем… из Польши».

«А-а, разумие польска…» — неожиданно ответил малаец и бойко затараторил на этом языке, из чего мы поняли, что он работал и в этой стране. Поддержать диалог по-польски мы, конечно, не смогли и поэтому, сказав, что у нас неотложные дела и мы ждем срочный телекс из Варшавы (а факсов тогда не существовало), поспешили ретироваться.

Но еще более запомнилось наше посещение «Первого международного фестиваля песни» (организованного в рамках празднования юбилея Июльской революции). Уже несколько дней афишками об этом приближающемся событии были обклеены все фонарные столбы в Алексе (как они называют свой город). Дата и время проведения нам были понятны, но где находится этот теннисный клуб место проведения, — мы не знали. Пришлось обратиться все к тому же администратору. Слова «International Song Festival» были ему почему-то непонятны, тогда мы предъявили ему афишку, сорванную с улицы. «А, хафля оганейа! — тут же воскликнул наш «однополчанин» и добавил: — Если увидите Умм Каль-Сумм, передайте ей привет».

Тут нужно пояснить следующее: слово «хафля» мы знали и раньше, оно означает «праздник», причем самый разнообразный — от рождения ребенка до официального банкета. «Оганейа» — это песня. Так и получилось. Что касается Умм Каль-Сумм, то в те годы это была ведущая певица арабского мира, которая имела почетное звание — пусть и неофициальное — «Голос Аравии». Когда на телеэкране появлялась эта осанистая матрона в арабском национальном одеянии, то ее звенящий многооктавный голос заставлял замолкать все пустые разговоры в многочисленных кофейнях, посетители которых начинали подпевать в самых патетических моментах ее патриотических песен. Есть данные, что ее уникальный голос сыграл свою роль в мобилизации арабских сил еще в 1948 году…

До теннисного корта мы легко добрались на трамвае. Без проблем купили входные билеты и программу в виде буклета. Из нее мы узнали, что упомянутая певица выступать не будет, видимо, это был не ее уровень и не ее аудитория, зато были заявлены исполнители из Греции, Сирии, Ливана, Палестины, Турции, Румынии, конечно же Египта, и даже из страны, записанной как USRR. Там значилась песня «Never again» (Никогда снова), которую должен был исполнять некий А. Осман (явно с Кавказа), музыка Г. Михайлова на слова Б. Хенейна.

Надо отдать должное — организация «хафли оганейи» была безукоризненной. Ясно, что оргкомитет под руководством Абдель Кадера Махмуда приложил много сил и стараний: прибыли почетные гости из Каира, жюри было международным, оркестр под руководством Хасана Наги весь в черных фраках и манишках. Радиотелепередачу обеспечивали тогдашние телезвезды Ахмед Фавзи и Нагва Ибрагим.

После обязательных церемоний открытия конкурс начался, но мы с Михаилом были несколько разочарованы: все выступления конкурсантов были в каком-то едином усредненном стиле, во всяком случае, не поп, не рок и не диско. Правда, публика — а молодежью были заполнены все зрительские места воспринимала происходящее вполне благодушно. Только в одном случае, когда был объявлен выход представителя Ливана и он действительно появился (если судить по программке, то это должен был быть В. Фросина), окружавшая нас публика вдруг разразилась протестующими воплями и истошными криками: «Айзин Лебнани! Айзин Лебнани!» Оркестр начал было играть, но толпа бесновалась и продолжала скандировать: «Хотим ливанца! Хотим ливанца!», в конце концов появившийся было артист исчез и был объявлен следующий номер.

Мы этот инцидент поняли так: вместо настоящего ливанца на сцену вышел какой-то самозванец из «дворовой самодеятельности», и толпа своими криками сорвала его выступление. В этом случае оргкомитет конкурса явно заработал себе большой минус, а подлинные любители современной песни из Александрии не позволили себя «провести за нос».

Был объявлен перерыв, и мы им решили воспользоваться для следующего в ходе первого отделения наше внимание привлекла оживленная речь на русском языке (!), доносившаяся до нас с мест, расположенных чуть выше, причем звучала она явно из женских уст (!). Такой факт, да еще в условиях «прифронтовой» Александрии лета 72-го года, российские молодые люди никак не могли оставить без внимания. Поднявшись со своих мест, мы пошли по ступенькам вверх и сразу обнаружили трех женщин, безошибочной российской внешности. Появление молодых людей, куртуазно обратившихся к ним на русском, вызвало среди них легкое смятение.

«А вы кто?» — естественно, был первый встречный вопрос с их стороны. Темнить тут было бесполезно, и мы сказали все как есть, в свою очередь поинтересовавшись: «А вы?» — «А мы — арабские жены», — ответила одна из них. Тут же были и их мужья — интеллигентного вида арабы, естественно, выпускники наших вузов, по виду инженеры или адвокаты. Затеялся какой-то общий малозначимый разговор, и вдруг по виду старший из них, рано располневший мужчина, задал совсем неожиданный вопрос: «А как вы оцениваете боеготовность египетской армии?» Такой вопрос, да еще заданный в обстановке «праздника песни», захватил нас совсем врасплох. Но что оставалось делать? Не желая ввязываться в ненужную для нас дискуссию, мы начали на нейтральной дипломатической ноте, «что боеготовность египетской армии хорошая и с каждым днем становится все выше и выше» и т. д.

Наш собеседник усмехнулся, а дальше он заявил такое, что даже сейчас, тридцать лет спустя, мне не хочется это повторять.

Продолжать беседу в таком ключе было бессмысленно. Кивнув на прощание русским женам и их арабским мужьям, мы вернулись на свои места.

Второе отделение конкурса прошло в том же ключе, что и первое. Представителя СССР мы почему-то так и не услышали, но мы терпеливо досидели до конца. Первый приз завоевал англичанин Колин Рикардс со своей песней «Robin» (Малиновка), он же автор музыки и слов (до уровня Элтона Джона ему, конечно, было далеко, не говоря уж про тогдашнего кумира Тома Джонса). Затем на наших глазах провели лотерею по номерам программ, причем устроители обещали, что победителю тут же будут вручены билеты для двух лиц на недельный круиз по Средиземному морю.

Наш номер 5902 ничего не выиграл. Видимо, даже в Египте — в стране чудес — выиграть такой приз постороннему лицу, не входящему в состав оргкомитета, невозможно.

Вообще, за два года нахождения в Египте я насчитал всего два эпизода какого-то неприятия слов или действий египтян. Один — это упомянутый эпизод на фестивале песни в Александрии. Другой случился раньше, в декабре 1971 года, в местечке Эль-Кусейр, на дальнем юге АРЕ.

Но сначала короткая справка: усыпальница первого президента Египта Г.А. Насера находится возле одной из центральных магистралей Каира. Мы ее называли Мавзолей, хотя на наш он совсем не похож. В принципе это мечеть, очень изящного исполнения, в центре которой находится большое надгробие из хорошо отполированного мрамора, под которым покоится президент. Вход туда свободный. Стоящие снаружи в парадной форме солдаты только символизируют охрану.