Белый Бурхан

Отложив в сторону топшур, Кураган, младший сын Сабалдая, вопросительно посмотрел на серого и осунувшегося Яшканчи: продолжать ли эту песню, если в его семье большое горе? Но ведь горе и радость - всегда шли и идут рядом... Были времена, когда жизнь всех людей гор была одним безбрежным горем...

- Пой, кайчи, - попросил тихо хозяин. - Играй свой черчек.

Кураган снова взял топшур.

Странный это был топшур: выдолбленный из цельного дерева, тяжелый и громоздкий, под силу только такому молодому парню, как Кураган. Вместо двух волосяных струн - высушенные жилы, верхняя дека прошита колышками в мизинец толщиной. Но кайчи уверенно перебирал пальцами по струнам, и не было фальши ни в голосе инструмента, ни в голосе певца...

Они только что проводили Шонкора в его вечный аил на вершине высокого дерева1 и вылили под комель его могилы три чашки араки. Кама не было, он уехал, и никто даже не подумал вернуть его с половины дороги. И тогда Сабалдай сказал:

- Твой сын умер молодым, Яшканчи. И проводить его на долгий отдых должен не кам Учур, а кайчи Кураган.

Кураган упрашивать себя долго не заставил: прошел к своему коню, снял длинный тюк, развернул его и достал самодельный топшур.

И снова запел Кураган - о реках слез, что текли по долинам и охлаждали раскаленные от гнева камни. Эти камни трескались, разламывались и оседали золотым песком на дно рек горя. И как только нога злого человека ступала в такую реку, он становился холодным камнем и застывал навсегда. И стоят эти камни теперь по всем рекам Алтая, и вечно кипит горькая вода у этих камней...

Яшканчи кивнул, соглашаясь с певцом: он сам видел, как пенилась и кипела вода у черных скал, поставленных посреди воды, и видел золотой песок, которым выстлано дно рек, ревущих тысячами горьких женских плачей.

Давно остыли горы от гнева, не трескаются больше камни от ненависти к поработителям и душегубам - сама земля Алтая заступилась и защитила своих детей. Но еще ломают реки горя черные скалы, и до сегодняшнего дня выносятся их обломки на берега, и оживают, и снова появляются в горах злые люди...

Закончил свою невеселую песню кайчи и удивленно смотрели на него люди, не веря, что сейчас, на их глазах, в их ушах, родилась новая легенда, как прощальная песнь Шонкору, которого тоже унесли в бесконечную даль реки горя, и в них есть капли слез его матери Адымаш и его отца Яшканчи.

Яшканчи провожал гостей.

Самые молодые - Кураган и Орузак уехали далеко вперед: старший сын Сабалдая торопился к своему маленькому сыну, а младшему не терпелось повидать невесту, которую надо еще уговорить, выплатить причитающийся выкуп ее родителям, а не получится, то и умыкнуть, как это случалось теперь все чаще...

Голова в голову с конем Яшканчи шел конь Мендеша, у которого с самой зимы не переводились беды: то волки напали на отару, то по неизвестной причине передохли все козы, то к старшей дочери черная болезнь глаз* привязалась... Сейчас его Туутан почти совсем не видит, хотя лекарь Дельмек и лечил ее три раза: навоз жеребой кобылы прикладывал к глазам, дул золой из-под треножника очага ей под веки, теплой аракой их промывал. Последний раз посоветовал кама Учура позвать, но теперь-то Мендеш и сам знает, какой будет прок от этого пьяницы...

* Так называли трахому, которая была одним из самых распространенных заболеваний в алтайских стойбищах.

Да, замуж Туутан теперь никому не отдать. И больна, и перестарок. Пусть уж лучше в родном аиле возле тулги сидит, помогает, чем сможет, матери и сестрам по хозяйству!

О чем-то судачили отставшие от мужчин женщины. Суркаш сердито прикрикнул на них, и те замолчали У него тоже - беда за бедой, как и у Мендеша: зимой последнего сына похоронил, погибшего на охоте; потом косяк коней угнали злые люди - прихлебатели зайсана Керекшпна; две луны назад сгорела в русской деревне зимняя избушка со всем добром...

- Надо нам одним становищем держаться, - хмуро обронил Сабалдай, ни к кому из друзей прямо не обращаясь. - Ив беде любой легче, помочь, и со стадами управиться сподручнее...

Яшканчи равнодушно качнул трубкой, но его кивок заметил только Мендеш. И не ответил согласием: плохо думал Сабалдай, плохо слушал старика Яшканчи! Где теперь найдешь такую долину, чтобы можно было пасти в ней четыре или пять отар, не говоря уже о другом скоте? Все захватили зайсаны да купцы! Клочки одни остались. Потому и все их семьи по три раза за лето стоянки меняют, идут за травой из долин в горы!.. Не-ет, плохо думал Сабалдай и совсем плохо слушал его Яшканчи!..

Да, нет пастбищ хороших больше. Яйлю еще с зимы занимают, с ружьями водопои сторожат работники русских купцов и головорезы зайсанов... Сунься к ним, попробуй! Не соберешь же всех бедняков с голодных долин, не пойдешь с топорами да кнутами на ружья! Хотя, говорят, и такое бывало не раз... Но он, Мендеш, ни за что бы не решился на пулю лезть только из-за того, что у него скот голодный... Лучше - откочевать, подальше, гор и долин для всех хватит, если хорошо поискать!..

Остановил коня Сабалдай. Надо прощаться с Яшканчи. Пока доберутся каждый из них до своих аилов - день встанет! А день - не ночь: забот всем хватит!

Долгим стелется путь под ноги коню, когда ты один на дороге. И трубка не помогает, и думы одна на другую ложатся, как черные камни из песни кайчи Курагана.

Плохой год заступил на землю - год Черного Зайца Удвоились подати, утроились цены в купеческих лавках, а разъезжие купцы-чуйцы2 вообще озверели и оскотинились: за каждую безделушку отарами берут Зеркальце величиной в детскую ладонь - пять овец, гребень для волос - теленок, моток лент на чегедек - бык-торбок, сапоги - десять курдючных баранов. Начинаешь обижаться, что дорого дерут, зубы скалят:

- А чего тебе скот жалеть, пастух? Он, как трава, сам по себе растет! Паси да паси!

Паси да паси? И все получишь - приплод, шерсть, молоко, мясо, шкуры? А ничего не получишь, если спать да араковать начнешь! И молодняк растеряешь, и шерсть тониной пойдет, и шкуру на живой овце черви съедят, а вместо мяса и жира одни голые кости получишь... Да и те волки растащут по кустам.

Есть барана или овцу - хорошо, вкусно. А вот пасти их, выращивать трудно. Потому и не расстается пастух с палкой и ножницами, ножом и иголкой, с бутылкой, в которую налит жгучий яд. За каждой овцой в отаре надо, как за маленьким ребенком, ухаживать - и соску давать, и у