Морские были

Он кликнул Рикорда.

- Сейчас уходим, - сказал Головнин. - Вызвать всех наверх... Пусть все незаметно расположатся на палубе. Соблюдать полнейшую тишину... Мы выйдем из бухты под штормовыми стакселями*.

______________ * Стаксель - косой треугольный парус.

- Есть! - радостно воскликнул Рикорд и, словно самого себя уверяя, добавил тихо: - Я верю в счастье...

Ровный норд-вест вскоре сменился шквалом. Белые гребни волн звонко ударили в борт шлюпа. Рваные тучи спустились до верхушек мачт; сырой туман окутал всю бухту и берег. Именно о такой погоде мечтал Головнин. Однако в эту минуту, когда окончательно решалась судьба всего экипажа, голос его прозвучал по-будничному спокойно, так, будто слова команды были самыми обычными, повторенными уже много раз:

- Рубить канаты...

Он слышал короткий, приглушенный звук. Потом ощутимо дрогнула палуба, и под напором ветра судно медленно двинулось к середине бухты.

С небольшого баркаса, что стоял на якоре в тридцати метрах от "Дианы", усиленный рупором голос прокричал то ли в изумлении, то ли в испуге:

- Они уходят!.. Эй, на "Резонабле"!.. Пленные пытаются бежать!..

Головнин оглянулся на адмиральское судно. Сквозь клочья тумана он отчетливо видел, как там замелькали трепетные огни, по сигналу тревоги английские матросы бросились к пушкам. Пусть будет, что будет!

Порывистый ветер, казалось, стремился сорвать штормовые стакселя. "Диана" шла все быстрее, смутные силуэты английских кораблей возникали и таяли то с правого, то с левого борта...

Этот самый опасный участок пути, где столкновение с каким-нибудь судном казалось неизбежным, Головнин изучал в течение многих дней. Выйти из бухты или провести в нее судно Головнин смог бы теперь в любую погоду в самую темную ночь. Но корабли, приходившие в бухту, часто сменяли места стоянок. Перед вечером, пристально осматривая знакомые очертания бухты в подзорную трубу, Головнин старался запомнить местоположение судов. Если бы сейчас ему пришлось нанести на карту бухты тридцать или сорок точек, где брошены якоря, он сделал бы это в течение минуты и без ошибки. Однако некоторые суда могли переместиться, и дозорные могли не увидеть стоящий на пути корабль...

Прямо перед "Дианой" внезапно вырисовывается черная тень... Это корабль. Остались минуты, и шлюп протаранит неизвестное судно. Головнин сам хватается за спицы штурвала.

- Лево на борт!..

Черный силуэт проносится у самого борта "Дианы"...

На какие-то секунды в просвете, меж рваных туч, открылись угрюмые высоты берега, - это был знакомый мыс. А дальше открывался безбрежный простор океана. Какое это счастье, - после бесконечного мучительного плена опять услышать гул океана!

До самого рассвета ни один человек на шлюпе не сомкнул глаз.

Утро было ясное, небо светлое, безоблачное. Стремительно проносясь вдоль борта, играли волны. Ветер порывисто наполнял паруса. И был он острым и сладким, этот ветер свободы, которым так жадно дышали моряки.

...В малом офицерском салоне "Дианы" вот уже третий день было шумно и весело. Со всех кораблей - военных, купеческих, промысловых, - что стояли в Петропавловской гавани, на Камчатке, за эти три дня на шлюпе побывали гости. Были среди них флотские офицеры, шкиперы промысловых судов, вечно странствующие купцы, простые матросы... Не только начальство этого бревенчатого городка, вставшего форпостом России на берегу Тихого океана, являлось на "Диану" с торжественным визитом. Шли сюда грузчики гавани, рыбаки, охотники, - все, до кого дошла весть о возвращении корабля, который уже давно считался погибшим...

Многие из новых знакомых Головнина в Петропавловске предсказывали, что он обязательно будет вызван в Петербург для доклада министру. Однако такого распоряжения не поступило. Молчание столицы Головнин приписывал прежде всего почтовой службе, - даже самые срочные депеши путешествовали с Камчатки в Петербург долгие недели.

Только в следующем, 1810 году Головнин получил распоряжение об очередном рейсе. Теперь ему предстояло повторить путь славных русских мореходов Чирикова и Беринга на Аляску, путь, правда, уже освоенный русскими моряками, но от этого не ставший менее суровым.

Особенно запомнилась в этом походе Головнину встреча с главным правителем Русской Америки Барановым, человеком огромных организаторских способностей, волевым и энергичным. Баранову было за шестьдесят лет, однако он оставался попрежнему неутомимым исследователем Аляски, попрежнему странствовал по горам Кадьяка, по тундре и лесам, изучая этот суровый край.

В доме его, на Кадьяке, Головнин залюбовался собранием редких картин, рисунками и чертежами кораблей, редкими книгами о путешествиях и открытиях любимыми книгами Баранова.

Вечерами, когда в уютной горнице был едва различим гул океанского прибоя, они подолгу беседовали об этой дальней, открытой и обжитой русскими стороне, о сказочных, еще не тронутых богатствах просторов и недр Аляски, о близком будущем ее...

С чувством печали покидал Василий Головнин далекую, но родную заморскую сторону, где селения носили русские имена, где жили русские люди.

Из-за позднего времени Головнин не дошел до Охотска. "Диана" вторично зимовала на Камчатке. Команда своими силами ремонтировала шлюп, чинила снасти. А в начале апреля Головнин получил из Петербурга предписание морского министра, который повелевал капитану "Дианы" произвести точнейшее описание Алеутских и Курильских островов, а также описать Шантарские острова и Татарский берег до Охотска.

В предписании было указано, что Адмиралтейств-коллегия и Адмиралтейский департамент посылают Головнину подробную инструкцию, касающуюся возложенного на него задания... Когда же может прийти на Камчатку эта инструкция? Пожалуй, только к осени... Ожидать ее значит утратить самое дорогое для исследований время - лето и, чего доброго, снова зазимовать на Камчатке.

Капитан приказал готовиться в путь.

В конце апреля команда прорубила в гавани лед и вывела шлюп в Авачинскую губу. Четвертого мая "Диана" покинула Камчатку...

Только теперь для Головнина наступал тот желанный период исследований и открытий, о котором он столько мечтал.