Император Николай II и заговор генералов

Многое, а после отречения и, судя по искренним рассказам его семьи – очень многое, мне говорило “да”, но всегда с неизменной во мне прибавкой “вероятно недостаточно крепко, хотя бы до забвения сплетен”.

Генерал Борисов, близкий друг М.В. Алексеева, в частных разговорах со мной уже после отречения неоднократно выражал сожаление, что Государь “не сумел с достаточной силой привязать к себе Михаила Васильевича и мало оказывал ему особенного внимания, недостаточно выделяя его якобы из других”. “Тогда все было бы, конечно, иначе”, – неизменно, с полным убеждением, доказывал мне Борисов.

Все же нельзя сказать, чтобы к генералу Алексееву в те тяжелые и смутные дни свита, находившаяся в Ставке, относилась с безусловным доверием и надеждой» (А. Мордвинов «Отрывки из воспоминаний»).

Алексеев и не любил, и не понимал Государя, и абсолютно ничего не предпринял, чтобы предотвратить катастрофу. Разве может человек, который любит своего Государя говорить так, как говорил он. «Ну, что можно сделать с этим ребенком! (это так называл Алексеев своего Государя. – В. К.). Пляшет над пропастью и… спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим… На днях я говорил с ним, решительно все высказал ему» (о. Г. Шавельский).

Так говорил Алексеев о Государе. О любви к Государю не может быть, конечно, и речи. Но есть вещь похуже. Алексеев не только верил всем сплетням и клевете, но и сочувствовал всем этим государственным преступникам, эти сплетни распространявшим. И был с некоторыми из них в «неофициальных» отношениях. Как начальник штаба Верховного главнокомандующего он обязан был знать о пропаганде социалистов в воинских частях Петроградского гарнизона, он обязан был заменить их надежными частями, он обязан был назначить на пост командующего Петроградским Военным округом не Хабалова, который в прошлом был начальником Московского юнкерского училища, а энергичного способного человека. Он ничего этого не сделал. Но все это было до начала революционных событий в Петрограде. Во время этих событий Алексеев пошел на открытую измену. Впрочем, измена уже была совершена Алексеевым, когда он не сообщил Государю о предложении, сделанном ему участвовать в заговоре.

В своих воспоминаниях Сергеевский говорит о пропущенной возможности – назначения Вел. кн. Сергея Михайловича с особыми полномочиями вместо Иванова. Соглашаясь вполне, что Иванов никак не подходил к этой роли (об этом будет еще сказано дальше), остановимся на Вел. кн. Сергее Михайловиче. Обратимся к характеристике Сергея Михайловича, данной его братом Александром Михайловичем. «Мой четвертый брат – Вел. кн. Сергей Михайлович радовал сердце моего отца тем, что вышел в артиллерию и в тонкости изучил артиллерийскую науку… Его советов никто не слушал, но впоследствии на него указывали в оппозиционных кругах Государственной Думы, как на “человека, ответственного за нашу неподготовленность”». «У него была манера на все обижаться, которая дала ему прозвище: “Monsieur Tant – Pis”».

О нем же пишет Лукомский: «Русская полевая артиллерия очень многим обязана Вел. князю. Благодаря его знаниям и громадной энергии, с которой он проводил подготовку личного состава, постоянно объезжая и контролируя, наша полевая артиллерия и в Японскую и в Европейскую войны была на должной высоте.

Но, как администратор, Вел. кн. себя ничем не проявил, да и быть генерал-инспектору начальником главного управления совсем не подобало. А фактически так было и создавалось самое невероятное положение. Начальника главн. артиллерийского управления генерала Кузьмина-Караваева часто бранили Сухомлинов и Поливанов, на него нападали и в Государственной Думе. А он, фактически исполняя указания Великого князя, не мог это сказать и все удары принимал на себя» (А. Лукомский). Вряд ли обе характеристики говорили в пользу волевого характера Вел. князя.

А когда Государя и Царскую Семью Керенский отправил в Тобольск, Вел. кн. Сергей Михайлович писал своему брату Николаю Михайловичу: «Самая сенсационная новость это – отправление полковника (выделено мною. – В. К.) со всей семьей в Сибирь. Считаю, что это очень опасный шаг правительства – теперь проснутся все реакционные силы и сделают из него мученика. На этой почве может произойти много беспорядков». Вот на этого человека «уповал» в своих воспоминаниях Сергеевский. Но несмотря на свое пресмыкательство перед «Керенщиной», оба Вел. князя были расстреляны в январе 1919 года большевиками. Герцог Орлеанский, он же Филипп Эгалитэ – тип бессмертный.

Руководство подавления мятежа должен был взять на себя сам Алексеев, оставаясь в Ставке. Хан-Гуссейн Нахичеванский или граф Келлер, конечно, справились бы с петроградской рванью. Но Алексеев этой ответственности на себя не взял.

В Петрограде же Хабалов, собрав командиров запасных батальонов, прочел телеграмму Государя и отдал приказание незначительные демонстрации разгонять кавалерией, а с красными флагами рассеивать огнем.

В тот же день вечером на заседании Совета министров обсуждался вопрос о роспуске Государственный Думы и о беспорядках. Протопопов несвязно говорил, что беспорядки надо подавить силой и распустить Думу. Вызванный Хабалов произвел впечатление на смерть перепуганного обывателя. Он забыл даже доложить о телеграмме Государя. А Протопопов ни разу за все те дни не отправил Государю своего доклада о событиях. В Царском Государыня приняла нового Таврического губернатора. Все казалось спокойным.

На следующий день – 26 февраля, в воскресенье, события приняли уже угрожающий характер. Газеты не вышли. Всюду расставлены полицейские заставы и войсковые наряды. Демонстранты, следуя указаниям из своих центров, приняли новую тактику – братанье с солдатами. Ночью полиция арестовала до ста человек из разных партий. К полудню появляются толпы с красными флагами. В три часа начинается стрельба пехотных частей по толпам. Цепи стреляют залпами. Но кто-то стреляет по солдатам сзади. Стрельбе по толпе мешают казаки, смешиваясь с толпой.

В Царском во дворце царила атмосфера лазарета – особенно худо было Наследнику. Государыня получила успокоительное письмо от Протопопова, в котором тот лгал, сообщая, что к понедельнику все войдет в нормальную колею.

Вечером того же дня Спиридович, который был в те дни в Петрограде, приехав из Ялты по делам, звонил в Ставку своему бывшему начальнику Воейкову, указывая на крайне серьезное положение, и настаивал на прибытие в Петроград Государя.

Родзянко же в это время явился к Голицыну и не нашел ничего лучшего, как просить его немедленно выйти в отставку. Голицын отказался, но указав на папку на столе, в которой находился указ о роспуске Думы, просил устроить совещание лидеров фракции, чтобы «столковаться».

В ставке жизнь шла нормально, только было получено сообщение от Государыни. Это были две телеграммы. В одной было: «в городе пока спокойно», а во второй: «совсем нехорошо в городе».

Радзянко звонил по телефону также и Хабалову и спрашивал «зачем кровь?». Хабалов ни словом не обмолвился и здесь о телеграмме Государя. Позвонив Беляеву (военному министру), Родзянко посоветовал рассеивать толпу при помощи пожарных. Он также телеграфировал Государю: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца». Копии этой телеграммы были разосланы командующим с просьбой поддержать перед Государем обращение Родзянко. Первым ответил Брусилов: «Вашу телеграмму получил. Свой долг перед родиной и Царем исполнил». Вторым ответил Рузский: «Телеграмму получил. Поручение исполнено».