Пограничники

— Товарищ генерал, я жалуюсь впервые в жизни. Товарищ майор мне не доверяет, в дело не посылает, говорит, что я тут нужен. А я офицер, комсомолец. Прошу…

Его просьбу генерал удовлетворил. А через несколько дней в кабинет вошел после очередной операции майор Дядюн. Суровый, подтянутый всегда, железный Дядюн был раздавлен. На волынское село Череваки Маневичского района бандиты налетели и перебили весь гарнизон. Рота автоматчиков с пулеметом прикрывала сельсовет. А лейтенант Юра, тот самый, ротой командовал. Лежит на бруствере, весь изрешечен пулями, диск автомата пустой, в «максиме» все ленты расстреляны…

И отвернулся майор, прервался голос.

После долгой паузы спросил генерал:

— Опять банда из дивизии Рудого?

— Да!

— Надо его брать, Андрей Семенович. Любой ценой. Подойдите к карте…

В одном из «схронов» взяли бандита под кличкой Волк. Он рассказал, что в скором времени ожидается приезд генерала УПА первой степени Рудого, он же Кайдаш, командира дивизии «Завихост», заместителя командующего УПА Клима Саура.

Это были сведения первостепенной важности, и поскольку Волк дал их добровольно, конечно, желая спасти свою жизнь, на суде его ожидало какое-то снисхождение.

И вдруг раскрылось за Волком то, чего простить нельзя было. Одна из женщин, чьи близкие были убиты бандитом, не побоялась рассказать о нем.

Снова Волка вызвали на допрос.

— Так це було? — спросил майор Дядюн.

— Наказ був, — отвечал бандеровец.

— Де диты?

— От вас ховаються.

— Мы с детьми не воюем. Говори!

— А помилование будет?

— Это решит суд. Отвечай!

Генерал Строкач во все время допроса молчал. Только курил. Хотя сердце подкатывало под самое горло…

Жена офицера-пограничника с двумя ребятишками уходила от немцев. Позади горела застава, где был муж ее и его товарищи. Оттуда доносился лязг гусениц, выстрелы, лай собак… Ночью она спрятала детей в копнах сена, а когда они уснули, зарылась в другую копну и задремала.

Утром на нее наткнулись немецкие автоматчики и застрелили. У детей хватило сообразительности не закричать в это время.

Их нашел дед из ближнего села и, таясь, привел домой:

— Бабка, бог дал нам диток.

От немцев их удалось скрыть, а эсбисты в конце концов пронюхали и явились:

— У тебе большевицки диты ховаються?

— Ниц нема.

Били деда и бабку шомполами. Дед выдержал, а бабка в конце концов созналась. Пришел тогда Волк с подручными, и у них были шворки…

— Дитэй, дитэй зачем удавыв? — снова спрашивает Дядюн.

— Такий був наказ, — следует ответ.

— Почему тоби далы псевдо «Вивк»? — только один вопрос задал генерал Строкач.

— А у меня образина похожа, — и он усмехнулся, точно волк оскалился.

Не колеблясь, утвердил генерал решение суда: расстрелять…

Это произошло уже после взятия Рудого.

Брали его в Корытнинском лесу уже в разгар зимы. Когда сотня, сопровождавшая сани с больным тифом Рудым, втянулась в лес, войскам, расположенным в огромном по размерам оцеплении, генерал Строкач приказал начать сжимать кольцо. Приказ был категорический: брать бандеровского генерала только живым. В этом заключался смысл всей операции. Сотня шла верхом на лошадях. Опытные пулеметчики, прошедшие в пехоте всю войну насквозь, быстренько отсекли охрану от саней. Под убийственным кинжальным огнем бандиты полегли все. Осталось у саней, запряженных тройкой, человека три-четыре. Они начали отстреливаться и скоро были перебиты, но в это время возница оголтело погнал тройку по дороге навстречу цепи наших солдат в маскхалатах, идущих от опушки с автоматами наперевес.

Другого ничего не оставалось — майор Дядюн приказал снайперу снять лошадь, лучше коренника. Хлопнул выстрел, и сани в клубе снежной пыли остановились. Конь бился в упряжке, другие дико рвались. К саням подбежал командир автоматчиков, молодой лейтенант: «Клади оружие, гад!» — и тут же упал, сраженный несколькими пулями. Возница (потом оказалось — это была женщина-врач) выстрелить больше не успела — по ней ударил из своей винтовки снайпер.

В куче тулупов на санях лежал кто-то, вытянув желтую, неживую руку. Развернули тулупы. Показалось худое воспаленное лицо в ржаво-рыжей бородке, спутанные красные волосы прикрывала полковничья папаха с золотым трезубцем. Открылись глубоко запавшие светлые глаза, оглядели без страха всех, кто окружил сани:

— Эх, подлюки, командующего в плен сдалы…

— Кто ты? — спросил майор Дядюн.

— Я Кайдаш — Рудой, командующий группой УПА «Завихост». Верти себе дырку для ордена…

И сник, потерял сознание.

— Поймали мы, хлопцы, великую птицу, — с облегчением проговорил майор. — Это та самая борода, которая от крови стала рыжей.

И пошел с докладом навстречу саням, в которых ехал генерал Строкач.

Через несколько дней, когда пленный немного оправился, начался поединок генерала Строкача с ним.

Больница в Ровно, куда на излечение поместили Рудого, была по приказу генерала Строкача взята пограничниками под крепкую охрану: не исключалось, что бандеровцы попытаются освободить своего командующего.

Утром Тимофей Амвросиевич приходил в палату, принося с собой сладости, фрукты или бутылочку коньяку, а также порой какую-нибудь книгу — Рудой был чрезвычайно любознателен.

— Здравствуйте, Юрий Александрович! — сказал, войдя первый раз в палату, Строкач.

— Здравствуйте… — и тот запнулся, — пан генерал.

— Ну какой я пан? — отвечал генерал.

— Не товарищем же вас называть — вы мне в батьки годитесь.

— Зовите меня по имени-отчеству, знаете ведь как?

— Добре знаю, Тимофей Амвросиевич.

Настоящее имя бандеровского генерала было Юрий Александрович Стельмащук. Рудой, Кайдаш — то были псевдопрозвища, обязательные для деятеля ОУН или УПА. Ему исполнилось тридцать лет. Жениться времени не было — все учился да воевал.

Родился он в семье зажиточного крестьянина на хуторе в Торчинском районе Волынской области. Еще до завершения учебы в Луцкой гимназии вступил в молодежную организацию ОУН. Хотел пойти в университет, но велели ему ехать учиться в Германию. Накануне войны с СССР окончил там офицерскую школу и был заброшен в Западную Украину для диверсионной работы. Быстро продвинулся как бандеровский командир, сражаясь с советскими партизанами. Когда Красная Армия изгоняла из пределов Украины войска Гитлера, приказ по УПА был не ввязываться в бои с регулярными частями, пропустить их и развернуть военные действия против пограничных и внутренних войск.

— Сколько войск было у вас, Юрий Александрович? — спросил генерал Строкач.

— В разное время по-разному, от трех до пяти тысяч.

На все вопросы отвечал охотно. Ничего, что касалось его, не скрывал.

— Будет мне прощение или расстреляете меня? — часто спрашивал он, и худощавое, нервное, с красной, как глина, бородой лицо его напрягалось в мучительном ожидании. — Ведь я много ваших убил, да еще и поляков пятнадцать тысяч.

— Как себя станешь вести, — отвечал генерал. — Но только знай: за прошлое мстить мы тебе не станем. Советская власть вообще не мстит. Оправдайся разумным поведением, и дорогу в будущее никто тебе не закроет.

— Да, крепко надо думать! — говорил Рудой вполне искренне, он сразу понял, что хитрить со Строкачем бесполезно, тот все равно быстро раскрывал любую фальшь. — Знаю, немцев вы розтрощите, ведь вон радио говорит: скоро Берлин возьмете…

Однажды в добрую минуту спросил Тимофей Амвросиевич:

— Зачем ты, Стельмащук, к ним пошел?

— Люблю Украину.

— А я разве ее не люблю?!

— Так вы ж схидняк. А схидняки уси коммунисты.

То был предел, за который незачем было переходить. Этот человек уже не мог мыслить иначе — мировоззрение, по его глубокому убеждению, определялось географической принадлежностью…

Блистательная победа над Германией произвела на Рудого невероятно сильное впечатление. В один из приходов генерала Строкача рассказал ему о командующем УПА, члене Центрального провода (предводительства) ОУН: