Генералиссимус князь Суворов

Так распалась семья Суворова, и он на долгие годы, почти до смерти, остался одиноким. Обстоятельство это не могло пройти без всякого на него влияния. Как бы ни расходился он в своих взглядах и вкусах с женой, но присутствие её (особенно с детьми (в доме должно было в некоторых отношениях производит на него благое, умеряющее влияние. Именно такой своеобразный человек, как он, в этом и нуждался. Но Варвара Ивановна не обладала на столько сильными личными средствами, чтобы уразуметь и оценить своего мужа со всех сторон; она понимала его слишком узко, именно с той стороны, откуда он был освещен самым невыгодным образом, и разлука совершилась. Не один раз конечно она себя в том упрекала, положим хоть бы по тому только поводу, что имя, ею носимое, более и более облекалось ореолом славы, с гордостью повторялось из конца в конец обширной Русской земли, а напоследок гремело во всей Европе. Но минувшее было уже невозвратимо. Суворов все больше специализировался, по мере возраставших успехов все глубже погружался в свою задачу. Остальное отодвигалось на задний план; к этому остальному принадлежала и жена, нелюбимая, покинутая. Едкого, горького чувства к ней почти уже не было; оно сменилось равнодушием, забвением. Один из историков говорит, будто Суворов никогда про жену в последующей своей переписке не вспоминал. Это неверно. В своей корреспонденции Суворов весьма часто употреблял вместо собственных имен прозвища или клички; приближенные лица, с которыми велась переписка, эти клички понимали и даже сами их употребляли в ответах. Такими кличками были: фагот, мусье, Полифем, зайчик, Кузьма — Федор — Иваныч, мусье-мадама, гоц-гоц и др. Одно из подобных прозвищ дано было и Варваре Ивановне; прозвище это попадается в деловой переписке Суворова довольно часто. Но тут идет речь почти исключительно о денежных делах; нет ничего, что говорило бы сердцу или шло от сердца. А близкие Суворову лица, особенно последующего времени, не смели да и не считали нужным делать попытки к изменению такого положения дел: перемена была бы не в их интересе.

После того именно времени, как Суворов разошелся с женой и остался одиноким, он приобретает громкую известность своими странностями и причудами. Нельзя конечно давать разлуке его с женой значение события, от которого ведется летосчисление его чудачеств и выходок, но внимательное изучение Суворова не дозволяет и отвергать влияния на него означенного обстоятельства, Оно, это влияние, только не укладывается в точную фактическую формулу; больше понимается само собой, чем доказывается. Нет ежедневной, ежечасной сдерживающей силы, — и человек свободнее отдается своему влечению. А велика ли сдерживающая сила или мала, — от этого зависит лишь степень её успеха.

Глава X. Вторая турецкая война: Кинбурн, Очаков; 1787—1788.

Непрочность мира; объявление войны. — Русские приготовления и план операций; усиленная деятельность Суворова; уныние Потемкина. — Нападение Турок на Кинбурн; выжидание Суворова; его атака; переменный успех; разгром Турок, — Упорство боя; две раны Суворова; ошибки. — Переписка Екатерины с Потемкиным о награждении Суворова.—Зимние его занятия; польза от построенных им батарей; дела на море. — Нерешительность Потемкина под Очаковом; вылазка Турок; преследование их Суворовым в надежде на поддержку; неудача и новая рана. — Болезнь Суворова: раздражение Потемкина; отзыв Екатерины. — Взрыв в Кинбурне; Суворов снова ранен. — Медленный ход очаковской осады: бедствия осадного корпуса; штурм

В Кучук-Кайнарджиском мире трудно было видеть действительное, прочное замирение; скорее он был роздыхом, чтобы собраться с силами, особенно для Турции. Турецкие государственные люди даже не скрывали своих намерений в будущем и, при обмене ратификаций, великий визирь прямо говорил в таком смысле русскому чрезвычайному послу, князю Репнину. Недоразумения возникли тотчас же и с годами увеличивались, так что понадобилось в 1779 году заключить новую, объяснительную конвенцию. Трактат нарушали обе стороны. Турецкие нарушения были постоянные и выражались в довольно резкой форме; т.е. самые факты нарушения, будучи довольно мелкими, так дурно маскировались, что Турция ловилась с поличным. Она была слишком раздражена и озлоблена, оттого и не выдерживала роли. Россия действовала обдуманнее и искуснее. От прямых нарушений трактата она воздерживалась, соблюдала его букву и не влагала сама оружие в руки своего противника. В поступках её не было страсти, а один расчет; зато под приличными формами проводилось содержание, которое нарушало трактат существеннее турецких выходок и капризов, но без возможности явной улики; уликою являлись лишь результаты и последствия. Эти результаты и последствия сложились наконец в один крупный факт: Крым вошел в состав Русской империи.

Чем ближе становилась связь Крыма с Россией, тем жгучее ощущалась в Турции боль и настоятельнее делалась у нее потребность возвратиться к прежнему положению, которое коренилось на историческом прошлом и на значении Турецкого султана в качестве калифа. Тут был вопрос не о клочке территории, а о нравственном авторитете преемников Магомета. Потеря Крыма носила большой ущерб этому авторитету, а впереди грозила еще большим злом, так как составляла вступительную главу так называемого «греческого проекта» князя Потемкина. Этот проект, заключавшийся в изгнании Турок из Европы и в восстановлении Греческой империи, имел весьма мало жизненного начала и весьма много мечтательного, что впрочем ясно видно лишь теперь. Но в то время он не представлялся мечтой и фантазией, особенно Турции. Дело слишком близко до нее касалось и задумано было опасным соседом, в пору наибольшего его государственного роста и развития военной силы, в эпоху, богатую способными людьми, начиная с Государыни.

Еще более поддержала в Порте эти опасения поездка Русской Императрицы во вновь приобретенные области. Вся обстановка путешествия, свидание Екатерины с Римским императором, сборы и смотры войск и флота, — все это помимо её воли имело если не вызывающий, то по крайней мере подозрительный и несколько оскорбительный для Порты характер. Неудовольствие росло и громко высказывалось в Константинополе; народ роптал против пассивного, недеятельного правительства; появились разные угрожающие признаки национального и религиозного возбуждения. Порта и сама была возбуждена; она не колебалась в принятии решения, но только отсрочивала исполнение, выжидая времени.

Решимость эту поддерживали и укрепляли Англия и Пруссия. Вооруженный нейтралитет, объявленный Россиею в 1780 году, к которому скоро пристала почти вся Европа, нанес сильный удар Англии, воевавшей тогда с своими американскими колониями, с Францией и Испанией; после этого удара она долго не могла оправиться и потому возбуждала противу России Турцию. Пруссия, потеряв своего великого короля, умершего в 1786 году, интриговала против России за сближение с Австрией, её всегдашней соперницей. Подстрекательства Англии и Пруссии имели успех тем паче, что запутывались отношения России с Швецией, и являлась для Турции некоторая надежда на диверсию со стороны Польши. Порту удерживало лишь опасение союза Австрии с Россией, но ей внушали, что союз этот надо предупредить немедленным объявлением России войны; что в России голод, а в Австрии внутренние смуты; что пропустит время, значит иметь дело с двумя врагами вместо одного, дав им возможность приготовиться и вооружиться.

Россия действительно не была приготовлена к войне, по крайней мере к близкой войне, ибо хотя на юге возводились города и крепости, строились корабли, преобразовывалась армия, но все это делалось вследствие необходимости устроить и обеспечить вновь приобретенную территорию. Турция была более готова, так как с самого Кучук-Кайнарджиского мира не покидала мысли о возобновлении войны, но все таки эта цель представлялась ей более пли менее отдаленной, да и производить систематические, деятельные военные приготовления она не могла, не возбудив в России подозрения и не побудив ее к тому же. Однако под конец Порта не выдержала и, отдавшись страстному влечению, повернула дело круто, неожиданно для самой себя. Она внезапно предъявила русскому посланнику Булгакову несколько неимоверных требований и дала для ответа всего месяц сроку. Потом, не дождавшись истечения этого термина, она выступила с новыми требованиями в виде ультиматума, несообразного до нелепости: возвращение Турции Крыма и признание недействительности трактатов, начиная с Кайнарджиского. Булгаков отказал и был тотчас же засажен в Семибашенный замок. Ослепление Порты было до того велико, что все представления и советы иностранных посланников она оставляла без всякого внимания; не согласилась даже сделать несколько предупредительных любезностей в пользу Австрии, чтобы удержать ее от немедленного союза с Россией, и тем выиграть время. Если Порта при этом на что-нибудь рассчитывала, то рассчитывала очень плохо: в конце 1787 года австрийские войска двинулись к турецким границам.