Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг.

В 1937 г. приговаривали к расстрелу за высказанное сочувствие Троцкому, Тухачевскому и Султан-Галиеву, тех, кто имел царские награды, ранее состоял в партиях меньшевиков и эсеров, бывших сексотов НКВД «за двурушничество», бывших дворян и офицеров, за искажение фамилии Сталина, за высказанное сомнение в «вечности советской власти». В Казани тогда были расстреляны епископ Иосаф (И. И. Удалов), поручик Г. А. Остенсакен, владелец аптеки А И. Бреннинг, немец В. Лебер за переписку с германскими родственниками, торговцы, писатели, люди разных национал ьностей [637].

В 1938 г. состав обвинений изменился: невинных людей стали расстреливать по подозрению в шпионаже. Разумеется, наряду с этим расстреливали за «антиколхозную и антисоветскую агитацию», сочувствие Франко, за слова: «перебить надо коммунистов, чтобы не морили крестьян»; «ввиду репрессий советской власти против моей семьи я ее ненавижу». «Шпионов» обнаруживали по национальности, месту рождения и по разнарядке начальства. Поляки, немцы, финны, латыши и другие арестовывались «за шпионаж» в пользу своей страны. Русские, евреи, татары обвинялись «в шпионаже» в пользу Румынии, Польши и т. д., поскольку или сами, или их родители приехали в Татарию из этих стран. Расстрельные списки «за шпионаж» утверждались Ежовым и Вышинским. По разнарядке, как «японский шпион», 14 ноября 1938 г. был расстрелян известный татарский писатель Карим Тинчурин. Вместе с ним еще восемь татар: учителей, бухгалтеров, пенсионеров, ничего общего ни с каким шпионажем не имевших [638].

Осенью 1918 г. большевики мечтали сделать красный террор выражением народного гнева. Но добились они «единогласного» одобрения большого террора в середине 30-х годов, когда собрания и пресса единодушно требовали смертной казни тем, кому еще недавно рукоплескали [639]. Сталинисты считали политику массовых чисток правильной, ибо накануне войны страна избавилась от «пятой колонны». Антисталинисты виновником большого террора полагают безымянную Систему, для которой «избыточный» террор закономерен. Есть и иная точка зрения, корректирующая последнее утверждение. Из нее следует, что сталинский террор заходил так далеко, что не столько усиливал, сколько ослаблял деспотическую власть, потому существовали различные, в том числе менее террористические варианты карательной политики, так называемый «мягкий сталинизм», сторонником которого был, например, Г. К. Орджоникидзе. В доказательство возможности такого развития указывается на то обстоятельство, что последователи Сталина после его смерти, не покушаясь на основы системы, отказались от крайностей государственного терроризма [640].

Все эти точки зрения некорректны, в том числе и последняя, т. к. и она в какой-то степени оправдывает тоталитарную систему с ее преступной (мягкой или жесткой) карательной политикой. Думаю, что нельзя полагать борьбу с диссидентами при помощи «психушек», ссылок, лагерей более либеральной мерой по сравнению с расстрелами. Это тоже террор, и слова «лучше», «хуже» для определения преступности режима употреблять вряд ли имеет смысл. Любой террор преступен.

Большой террор был естествен для карательной политики тоталитарного государства. Его главное отличие от красного террора состояло в том, что в 1918 г. шла гражданская война и у населения было оружие, чтобы как-то противостоять репрессивному произволу красных или белых властей. В 30-е годы государственный террор со страшной силой обрушился на совершенно беззащитное, обуянное страхом население. Гитлер в те же годы уничтожал ненацистов и «расово неполноценных». Для Сталина никаких ограничений не было — массовый террор не обошел ни один слой населения, ни правящую партию, ни самих карателей [641].

Время большого террора со всей очевидностью показало демагогичность и пагубность утверждений, которые любил повторять Троцкий и другие функционеры: «партия всегда права», «народ всегда прав». Отрицание большевиками общечеловеческой морали привело их к поддержке сталинских преступлений и собственного убиения. Борьба за выживание сделала людей агрессивными, нетерпимыми, завистливыми и жестокими в одобрении массовых убийств. Народ повинен в том, что не защитил себя, что позволил вовлечь себя в преступные деяния режима, одобрил их, стал жертвой и социальной базой левого экстремизма.

К. Маркс писал, что существует лишь одно средство сократить «кровавые муки родов нового общества, только одно средство — революционный терроризм». Ленин предложил метод его проведения, объявив обманом всякую нравственность, «взятую из внеклассового, внечеловеческого понятия», подчеркнув, что нравственно все, что полезно революции. Сталин уточнял, не очень следуя логике, что в стране должны властвовать не те, «кто выбирает и голосует, а те, кто правит», — люда, «которые овладели на деле исполнительными аппаратами государства, которые руководят этими аппаратами». И тут же подчеркивал: «Нам, представителям рабочих, нужно, чтобы народ был не только голосующим, но и правящим» [642]. Большевикам удалось эффективно замаскировать сущность тоталитаризма. Миллионы людей оказались втянутыми в уничтожение имущих и «врагов народа». Те, кто был ничем, получив обещание «стать всем», возвели в абсолют силовые методы «убеждения» и подчинения. Победоносный для большевиков исход гражданской войны в России привел их к большому террору 30-х, к убежденности в правоте произвола, безнаказанности за уничтожение своих беззащитных сограждан.

Заключение

Гражданская война в России не имеет аналогов в мировой истории. Влияние ее на будущее созидание тоталитарных режимов было огромно. Ведь Гитлер мог утверждать, что идею организации концлагерей он заимствовал у Ленина и Троцкого. А Сталин, совершенствуя методы устрашения и насилия тех лет, довел общество до восприятия большого террора 30-х годов.

М. Геллер и А. Некрич, советские историки, будучи в эмиграции, написали краткий очерк истории СССР с 1917 года, назвав его «Утопия у власти» [643]. Они ошиблись. У власти в СССР были не утописты, а жестокие прагматики, использовавшие в пропагандистских целях камуфляж утопических лозунгов. Ленин и его окружение полагали, и не без оснований, что только не ограниченное никакими законами насилие может помочь большевистской элите удержаться у власти. И этой цели — удержаться у власти — была посвящена вся их деятельность. Ради этого большевистские властители цинично показывали, что человеческая жизнь для них — это только лагерная пыль.

В годы Великой Отечественной войны Сталин вспомнил опыт Троцкого в гражданскую и ввел в действие заградительные отряды, которым было приказано расстреливать отступающих красноармейцев. Троцкий требовал ставить на «командные посты только тех бывших офицеров, семьи которых находятся в пределах Советской России, и объявляя им под личную расписку, что они сами несут ответственность за судьбу своей семьи» [644]. Ленин предлагал ввести институт заложничества по волостям. Политбюро ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным решило институт заложничества усовершенствовать и 5 июля 1937 г. постановило: «Установить впредь порядок, по которому все жены изобличенных изменников родины — правотроцкистских шпионов подлежат заключению в лагеря не менее как на 5–8 лет».

На всех докладах о еврейских погромах, проводимых Первой Конной армией на Украине и в Белоруссии, Ленин лаконично писал: «В архив». Сталин превратил антисемитизм в государственную политику и официально готовил погромы в 1953 году, проведя до этого депортации целых народов [645].