Предания старины глубокой

– Сказали, чтобы сегодня я ее привел, – настаивал Муса.

– Дядя Нажвадин, что-то у меня ноги не идут на эту свадьбу, – пожаловалась Патимат полушутя, полусерьезно.

– Если ноги не идут, мой конь тебя понесет, – сказал Черный Муса. Так Патимат нехотя пошла с Мусой. Он был кунаком ее отца, другом ее братьев, часто бывал в ее отцовском доме и Патимат не смогла ему отказать. Когда Патимат с Мусой поднялись на шовкринский холм, где-то сбоку послышалось ржание коня.

– Ой, Аллах, это, кажется, конь моего брата Али! – крикнула перепуганная Патимат.

– Откуда здесь быть коню твоего Али? Где-то здесь, видимо, привязан на ночь чей-нибудь конь, – сказал Муса. И через одно мгновение, действительно, перед ними уже на гнедом гарцевал Али.

Патимат крикнула и бросилась в сторону. Али спрыгнул с коня, догнал ее и стал бить плеткой. По всем ущельям разнесся крик Патимат. Она цеплялась за ноги брата, просила пощадить ее.

Наутро шовкринцы, живущие на окраине села, стали спрашивать друг друга, что за страшные крики были слышны ночью с холма? Одни говорили, что это кошки, другие, что это совы.

А Нажвадину показалось странным, что Муса, приглашая Патимат на свадьбу, хотя бы для приличия не пригласил никого из его семьи. Он вышел на дорогу, ведущую из Говкра в Кумух и спросил встречных говкринцев, чья свадьба намечается нынче в Говкрах. Ему ответили, что свадьбы нет никакой в Говкрах. Тогда он поскакал сам в Говкра, но Мусу Черного не обнаружил в селе. “Он как ушел из села вчера вечером, так и не вернулся”, – сказали его домочадцы.

Нажвадин вернулся в Шокра и бросил клич всем мужчинам, чтобы вышли на поиски Патимат. Вышли все, стали спрашивать по окрестным селам, но никто не видел ни Черного Мусу, ни Патимат. Поехал Нажвадин в Палисма, там тоже сказали, что Патимат в селе не появлялась. Так два дня и говкринцы, и шовкринцы, и палисминцы искали Патимат. На третий день шовкринская ребятня шла по тулизминскому ущелью, мимо речки, и обнаружили окровавленный платок-гюльменди, а к ущелью с холма шел какой-то странный след, будто тащили по земле вязанку дров. Ребята поднялись по этому следу наверх и обнаружили рассыпанные бусинки кораллов и золотое колечко. Трава на поле была помята, кругом следы крови, и ребята поняли, что здесь произошла трагедия. Они побежали в село и показали старшим своим находки, те побежали на поиски. Шовкринские парни нашли в ущелье окровавленный труп Патимат, зарытый в песок возле речки. Черный Муса и Али пропали. Но со временем поймали власти и Мусу, и Али, которых сослали в Сибирь.

Люди, знавшие Патимат, любившие ее, были очень опечалены случившимся, много песен-причитаний сочинил народ в ее честь. Пожилая шовкринка Тумалаева Мугажират с большой теплотой и любовью вспоминает Патимат. Мугажират была подростком, когда случилась эта трагедия, и как все односельчане и она была опечалена этой страшной трагедией. Мугажират вспоминает одну, из песен-причитаний, которые пели шовкринские женщины:

Правда восторжествует позже

Удивительное временное пространство дорога, даже если она и недальняя. Случаи и встречи в пути иной раз оставляют глубокий след в памяти, а иной раз и в самой жизни человека многое изменяют.

Летом 1963 года мы с братом возвращались из Баку. На одной из станций в нашем купе появился пассажир. Он вошел без шума и суеты, коротко поздоровался с нами, сел на свободное место у окна, положил на столик пачку газет, видимо купленных на станции. Из внутреннего кармана пиджака он осторожно вынул очки, также не спеша надел их, и стал просматривать, газеты. Хоть бледное лицо соседа без единой морщинки казалось моложавым, но голова была седой, без единой темной волосинки. О таких говорят: седой, как лунь. Отливающая атласным блеском белая шевелюра очень была ему к лицу, придавала благородство и солидность.

Некоторое время мы с братом тоже читали, потом обмениваясь впечатлениями, тихо заговорили по-лакски. Сосед, до этого увлеченно читавший газету, поднял голову и внимательно посмотрел на нас.

– Вы лакцы? – спросил он по-лакски.

– Да. Разве удивительно, что в поезде, следующем в Дагестан, едут лакцы? Как гласит пословица, лакца можно обнаружить и в арбузе? – рассмеялся брат.

– Вы, кажется, лакец? – обратилась я к соседу.

– Да, я тоже лакец, – ответил он.

– Странно, говорите вы по-лакски, как цудахарец, – пошутил брат.

– Вполне возможно. Долгое время я находился вдали от Дагестана, общаться на родном языке было не с кем.

– Честно говоря, я не понимаю людей, которые хоть раз в год не посещают родные места, ведь с приездом в отчий край человек как-будто обновляется, вновь рождается, – с долей укоризны заметил брат. Наш сосед как-то сник и некоторое время молчал.

– Я бы тоже вряд ли понял человека, что имея право и возможность, не бывает в родных местах, – сказал он затем с глубоким вздохом, и вздох этот вырвался как стон, неожиданно для него самого.

Я спросила его откуда он.

– Из Кумуха.

– Мы тоже из Кумуха.

– Чьи будете?

– Шурпаева Нажмудтина дети.

– Слышал о нем. А как сложилась судьба Гаджи Шурпаева? Во времена Гражданской войны он был в нашем партизанском отряде, в 37 его арестовали, и больше я о нем ничего не слышал.

Мы рассказали о судьбе нашего дедушки. Много интересного узнали мы от него и о дедушке, и о тех временах, но о себе он молчал. Я осмелилась спросить его откуда он и как зовут.

– Родом из Кумуха, зовут меня Асад.

– Я слышала только об одном Асаде Сеид-Гусейнове, о другом Асаде я не слышала, – сказала я, но сосед промолчал. Разница в возрасте не позволяла нам свободно общаться с ним, тем более задавать лишние вопросы.

На одной из станций брат купил в киоске книжечку по истории Дагестана. Глянул на нее сосед, она его заинтересовала.

– Эта книжечка там в продаже есть? – спросил сосед. И собрался было выйти, но брат его опередил и сбегал сам.

– Как мало книг по нашей истории, – заметил сосед наш, не отрывая взгляда от страниц книги.

– Мало. Даже то, что было, уничтожено. Я помню – мы, мальчишки, спрятались как-то на мельнице от сильного ливня, когда вышли оттуда, заметили на берегу реки какой-то мешок и вытащили его. Мешок был тяжелый – в нем оказались книги. Много книг, написанных на аджаме. Мешок был пропитан воском и книги не сильно намокли. Мы принесли мешок в Кумух и на площадке перед сельсоветом старики стали просматривать книги.

Я никогда не забуду как старики бережно, с каким-то трепетом брали их в руки, осторожно покрыли платочками их обложки и страницы, книги передавались из рук в руки. С горечью говорили старики: “Великий это труд наших отцов: эти рукописные книги не имеют цены.” Они предполагали, что мешок этот был спрятан в тайнике, подальше от глаз тех, кто уничтожал их в тридцатые годы, а нынешний ливень вымыл оттуда мешок.