Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Храмы XVII века, как правило, были радужными. Их декоративные элементы (наличники, кокошники, угловые полуколонки, архивольты порталов, пояса висячих арок) были выделены цветом. Да и сами стены далеко не всегда оставались белыми. Взгляните на билибинские иллюстрации к русским сказкам — и вы поймете, о чем, собственно, вдет речь. Правильное воссоздание этой палитры — трудная задача, как для авторов проекта реставрации, так и для его исполнителей. Тотальная побелка снимает эту проблему. А заодно и иссушает еще один источник древней красоты.

Ценителю старинной архитектуры остается одно: ждать, пока время и дожди смоют с древних стен пласты побелки. И тогда нашему взору откроются старинные кирпичи, темно-красные, как спелая вишня. Прочность этих гигантов вызывает изумление. Кажется, что само время обломало о них свои острые зубы. Кирпичи скреплены толстым слоем белой, как сметана, и прочной, как камень, известью, которую годами вымачивали в особых ямах, смешивали с яичным белком и еще бог знает какими добавками. И каждый кирпич строители укладывали в стену с благоговением и молитвой.

Стыдно признаться, но я люблю смотреть на полуразрушенные памятники XVII столетия. В этих развалинах драма борьбы духа и плоти предстает с необычайной наглядностью. Крестчатые столбы, коробовые и лотковые своды, полуциркульные и ползучие арки, распалубки над окнами — всё это рукотворное многообразие цепляется за жизнь с упорством растущей на скале сосны. Можно долго бродить в этих развалинах, протискиваясь в узкие проемы выбитых окон и вспугивая диких голубей. Вид оскверненного и заброшенного храма рождает в душе меланхолическое чувство. В нем и шатобриановская печаль руин, и наша российская чаадаевская безысходность…

«Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя…» (163, 124).

Отдельная тема — венец храма, пятиглавие. Его высота должна соответствовать общим пропорциям храма. Но при этом важно точно знать, на каком уровне находилась древняя кровля, и сохранить эту отметку. Пятиглавие должно быть хорошо «собрано». Главы должны стоять не слишком далеко, но и не слишком близко друг к другу.

Наконец, сами «луковицы». Это, может быть, самый ответственный момент. Здесь недопустима малейшая ошибка. Они должны быть не слишком большими, но и не слишком маленькими. Их форма должна точно соответствовать общей логике развития архитектурных масс вверх. Стоит чуть отпустить линию контура вниз — и будет неуклюжая «репа». Достаточно слегка перетянуть линию вверх — и «луковица» будет выглядеть глупым «огурцом».

Впрочем, «луковица» — это, конечно, условное и слишком натуралистичное название. Удачные очертания глав напоминают изменчивое, трепетное пламя свечи — древнего образа молитвы, восходящей к небесам.

Искусствоведы любят сравнивать здание с человеческим телом. Пользуясь этим приемом, можно сказать, что красивое, хорошо поставленное пятиглавие — такая же редкость, как красивая голова и правильные черты лица.

Купола быстро ветшали от времени, погибали от пожаров, становились жертвой урагана. Их неоднократно заменяли на новые, при этом часто искажая первоначальную форму. Реставратор должен точно воссоздать не только форму куполов, но и их покрытие. Ведь и оно менялось вместе со сменой куполов. В богатых храмах купола покрывали разноцветной черепицей. В сельских церквах (да и в древних каменных храмах) главки крыли чешуйчатым осиновым «лемехом». Обивка куполов кровельным железом, а также каркас купола из железных прутьев «журавцов» до начала XIX века считались роскошью и встречались редко…

Партия на черной доске

Конечно, храм — это прежде всего дом молитвы. И здесь любые комментарии неуместны. Но мы — искатели художественных впечатлений. Мы пришли сюда после богослужения, когда храм опустел. Тетушка возится за стойкой свечной лавки, временами зорко поглядывая в нашу сторону: люди незнакомые…

Тетушку можно понять. Сегодня много говорят о возвращении икон из музеев в те храмы и монастыри, из которых они происходят. Священники знают правила игры и строго требуют: верните Церкви незаконно изъятое безбожной властью… Но уверяю вас, что в глубине души они думают совершенно иначе. Во всей России не найдется, пожалуй, и одного храма, который бы не грабили по нескольку раз. Многие церкви и монастыри не имеют никакой сигнализации и находятся в десяти верстах от ближайшего отделения милиции. Священники беззащитны перед бандой грабителей. Они мечтают избавиться от древних икон, заменив их копеечным «новоделом», чтобы не привлекать внимания «церковных татей».

(Заметим, что процесс «вымывания» древних икон из православных храмов начался задолго до большевистского погрома и антикварного разбоя. Первопроходцами здесь стали старообрядцы, для которых обладание древней, «дониконовской» иконой было делом принципа. Они раньше искусствоведов научились точно определять время создания иконы. Заметив в храме древнюю икону, старообрядцы предлагали священнику за хорошее вознаграждение поменять ее на точную копию. Производство таких искусственно состаренных копий было налажено в старообрядческих иконописных мастерских. Измученные нищетой сельские священники нередко соглашались на такую операцию. Ведь в случае проверки имущества церкви по инвентарным книгам заметить подмену мог только опытный глаз.)

Когда в храмах появятся древние иконы из музеев, волна грабежей поднимется с новой силой. Спрос определяет предложение. Заказчиками станут всё те же церковные спонсоры — «благочестивые разбойники». Да и то сказать: круто иметь в своей домашней молельне икону, скажем, Дионисия… Или, на худой конец, Симона Ушакова. Круто…

Кто будет обеспечивать безопасность возвращенных икон в храмах? Кто и как ответит за их пропажу? Уверяю вас: никто. Мы уже не говорим об опасностях, которые грозят иконам от нарушения правил хранения: температурного режима, влажности и т. п.

Это прекрасно понимают и церковные люди, посвятившие свою жизнь писанию и изучению икон.

«Очень важно вернуть иконы Церкви, — говорит известный иконописец архимандрит Зинон. — Но для этого, конечно, нужно сначала иметь гарантии, что они будут там храниться в должных условиях. Я думаю, что очень древние иконы уже не могут находиться в храме — должны быть особые помещения для их хранения, и только в праздники они могут выноситься для богослужения, для молитвы» (61, 33). К этому остается добавить, что «должные условия» едва ли создадут и наши внуки, а «особым помещением для хранения» и является по сути своей музей.

Но если все же отрешиться от проблемы безопасности в храмах, то возникают и другие мысли. Вот, скажем, молится обычный, рядовой верующий в храме перед иконой Николая Угодника. Много ли он думает о том, какого века эта икона, старше ли она патриарха Никона или младше? Думаю, ничего подобного ему и в голову не приходит. Есть икона святого и сам святой, который, может быть, услышит молитву и донесет ее до Господа. И Господь, из расположения к святому, может быть, исполнит просьбу. Вот и весь сказ.

И нет нужды в музейных «черных досках», чтобы действовала эта вечная линия.

Конечно, у людей с развитым художественным вкусом поделки палехских богомазов XIX века, а тем более лоснящиеся сусальным золотом изделия софринского завода вызывают раздражение.

«Всякие механические способы воспроизведения икон Церковью не одобряются. Но, очевидно, теперь обстоятельства заставляют… Это принимает иногда чрезвычайно уродливые формы, и в наших иконных лавках продаются такие иконы, которые не имеют права на существование. Та продукция, которую выпускают мастерские патриархии, далеко не всегда соответствует требованиям, предъявляемым Церковью к своему искусству. Это очень тревожный симптом.

По сути, икона — это постижение Духа, а у нас в храмах люди молятся перед чем угодно, храмы заполнены иконами самыми неожиданными и чуждыми. Многие иконы и даже целые иконостасы написаны так, что мешают молитве. Но всякий человек должен молиться благодаря иконе, благодаря пению, а не вопреки им» (61, 31).