На исходе дня. История ночи

Кроме того, ведь имелись и костюмы. Человек раскрепощался, надевая маскарадный костюм вместо черного шелкового плаща. Вне всякого сомнения, некоторые личины принимали для смеха, и это опять-таки служило дополнительным источником раздражения для критиков, особенно когда высмеивались церковные власти или правящие круги. Но часто гости просто реализовывали свои фантазии; облаченные в костюмы, они до некоторой степени менялись, поддавшись магии перевоплощения. На одну ночь человек мог превратиться в нищего или принца или, если уж на то пошло, в демона или божество. Джозеф Эдисон, комментатор из газеты Spectator, считал, что маскарады позволяли людям одеваться так, как им «диктовало их настроение». Гости появлялись в образах исторических персонажей вроде Генриха VIII или шотландской королевы Марии Стюарт или облачались в абстрактные наряды, например костюмы Дня или Ночи. Обычными были наряды, образцами для которых служили простонародные одеяния. Молочницы, пастухи и пастушки, проститутки и солдаты — все они становились популярными персонажами. Часто переодевались в костюмы противоположного пола. Король Франции Генрих III (1551–1589) обычно надевал женское платье с глубоким вырезом, чтобы «была видна его шея, увешанная жемчугами». Гораций Уолпол однажды появился наряженным престарелой женщиной. В 1722 году один писатель ругался: «Женщины, похотливые женщины, облачаются в мужскую одежду, чтобы можно было выражать более свободно свои порочные желания, в том числе и к представительницам своего же пола; а мужчины одеваются в женские одежды, чтобы обменяться потоками непристойных и соблазнительных — для них — разговоров»¹³.

Таким образом, маскарады были вечерами потрясающей вседозволенности. И все-таки эти светские развлечения представляли собой короткие передышки в круговороте реальной жизни, были всего лишь преходящими причудами, спорадически устраиваемыми в течение года. Будучи роскошным поводом выставить напоказ свое богатство и привилегии, со всеми их пышными буфетами и восковыми свечами, маскарады отнюдь не воплощали истинный дух равенства. Вопреки опасениям критиков, любая угроза социального равенства была в лучшем случае эфемерной. Господа и дамы неизменно отправлялись с маскарадов тем же способом, что и прибывали на них, — в каретах, сопровождаемых множеством лакеев. Как заметил один датский писатель, «слуга ничем не хуже своего господина, но только, — добавлял он, — пока длится маскарад»¹⁴.

III

Что еще, помимо маскарадов, напрямую влияло на образ жизни высших классов, так это возможности, которые предоставлял вечер для совершения буйных эскапад. Распутники из высшего общества награждались различными «титулами»: щеголь, денди, задира, горлопан и ухажер. Для них убежищем от строгостей придворной жизни служила не парчовая маска, а естественная маска темноты. Они использовали ночь как время безграничной свободы. То были отпрыски благородных семейств, объединенные пренебрежением к светскому обществу. Ни один город не может здесь претендовать на монополию — почти на каждую европейскую столицу, а также большие и средние города приходилась своя доля антиобщественного поведения аристократов. В Нью-Йорке в 1744 году доктор Александр Гамильтон повстречал «троих молодых шалопаев», решительно настроенных заняться «развратом»; в Филадельфии шестеро молодых людей, «одетых как благородные господа», грубо обошлись с женщиной, прежде завалив ее на землю. И хотя некоторые эпохи, например Реставрация в Англии в конце XVII века, были свидетелями значительного роста численности таких щеголей, трудно обнаружить период, когда их не было бы вовсе¹⁶.

Их поведение обнаруживало яростный индивидуализм, презирающий лицемерие и подчинение общепринятым нормам социума, стремящегося к благосостоянию и богатству. Виновными в конечном счете признавались придворные, клерикалы и торговцы, поскольку все они предавались притворству в жизни и следовали фальшивой пристойности. Щеголи полагали, что рыцарские идеалы личной чести давно уже уступили место подобострастию, хорошим манерам и желанию выслужиться перед королем и двором. В 1761 году беспутный поэт Чарльз Черчилль опубликовал своего рода оду разгульной жизни — поэму «Ночь», где, в частности, говорилось:

Такие люди, «неискусные в обмане», были «слишком решительны», чтобы «выносить обиды», «слишком горды, чтобы льстить, слишком честны, чтобы лгать, слишком прямодушны, чтобы ублажать», по крайней мере в темное время суток, когда в наименьшей степени чувствовалась гнетущая атмосфера дня. Но все же гораздо важнее для них была спровоцированная ночью оголтелая погоня за удовольствиями. Наслаждение, свободное от социальных обязательств и ограничений. Автор «Распутника» (The Libertine; 1683) утверждал: «Пусть россказни про небеса достанутся глупцам, / А мир с утехами его вполне подходит нам» [59].

Генри Пичем, в ужасе от подобного распутства, оповещал в своем сочинении «Совершенный джентльмен» (The Compleat Gentleman; 1622), что «быть пьяным, сквернословить, таскаться по проституткам, следовать моде и ничем не заниматься — в настоящее время это признаки и приметы, характеризующие значительную часть нашего дворянства»¹⁷.

В крупных или малых городах такие юноши обычно днем спали, а после заката пьянствовали и дебоширили. Некоторые откровенно резвились на аристократических собраниях, шокируя «менее развращенных». На концерте в 1706 году герцог Ричмонд предложил погасить свечи, чтобы гости «могли делать все, что им вздумается», однако это вызвало возражения здравых людей, «ведь присутствовало так много их жен и родни». Чаще всего молодые люди отказывались от приличных развлечений в угоду непристойным, предпочитая получать удовольствие от грубой обстановки борделей и пивных. «Пропить свой ум и растранжирить свое имение» — так выразился об этих задирах один из критиков. Сэмюэл Джонсон окрестил их «уличными лордами, переполненными до предела дурачествами, юностью и вином». В 1730 году лондонская газета утверждала: «Есть некое наслаждение в кратковременном падении на дно»¹⁸.

На самом деле можно заподозрить, что, несмотря на ярко выраженную антипатию к бедным, элита часто завидовала их «вульгарным развлечениям». Такова была, судя по уцелевшим фрагментам, тема комедии Ричарда Стила «Джентльмен» (17??). «Я думаю, вы счастливее нас, господа», — говорит сэр Гарри Северн слуге Тому Димплу, прежде чем спуститься с ним в «низший мир» для ночного разгула. В 1718 году герцогиня Орлеанская поверяла своему другу: «Крестьяне из Шветцингена и Офтерсхайма часто собирались вокруг меня и вели беседы, и с ними мне было гораздо веселее, чем с герцогинями из cercle [60]». Предания говорят, что даже император Священной Римской империи Карл V (1500–1558) пришел в восторг от вульгарных манер простолюдина, с которым однажды вынужден был коротать ночь под Брюсселем. Рассказывают, что Карл от души хохотал над грубой речью крестьянина, пока тот мочился, не подозревая о том, кем на самом деле являлся его собеседник. «Ты пердишь», — упрекнул его Карл, на что крестьянин огрызнулся: «Хорошая лошадь всегда пердит, пока мочится!»¹⁹