Тайна 21 июня 1941

Вопрос. Зачем тогда на совещание были вызваны такие не дипломатические лица, как Нарком Обороны и Нарком Военно-Морского Флота?

Но, может быть, речь не шла о Германии? Обсуждались другие военные вопросы?

Нет, речь шла именно о Германии.

Это подтверждает присутствие на совещании военно-морского атташе советского посольства в Германии Воронцова.

Это — одна из ключевых фигур для понимания не только характера обсуждения, но и отношения Сталина к угрозе военного нападения Германии.

Что я имею в виду?

Присутствие в сталинском кабинете военного дипломата вовсе не означало интереса Сталина к чисто дипломатическим вопросам. Если было бы иначе, здесь сидел бы посол в Берлине Деканозов. Или кто-то из его заместителей. Или, если речь шла о вопросах военно-дипломатических, присутствовал бы военный атташе (а не военно-морской).

Далее.

Вызов к Сталину рядового дипломатического работника (Воронцов по званию — капитан первого ранга) является событием экстраординарным.

И хотя Сталин обычно не обращал внимания на ранги (вспомним майора Ветрова, о котором я писал в статье «Зачем Сталину была нужна власть?»), все же присутствие здесь Воронцова явно было вызвано причиной также экстраординарной.

Почему Сталин приказал явиться Воронцову?

Думаю, ясно. Да и Кузнецов сам упомянул о причинах вызова Воронцова в Москву — важные разведданные, полученные последним в Берлине.

«…Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны…»

Теперь — важный вопрос.

Как отнесся к этим сведениям Сталин?

А его отношение к ним лежит на поверхности.

Оно видно из самого факта вызова в Москву Воронцова. И его присутствия в кабинете Сталина в столь представительном окружении. В такой острый момент истории советского государства.

Чего никогда бы не случилось, если бы Сталин «не верил» в нападение немцев.

Хочу отдать должное адмиралу Кузнецову. Мог бы погордиться (Хрущевым это одобрялось) — я де сразу, получив сведения от Воронцова, забил во все колокола, позвонил Сталину, потребовал принять срочные меры… Я говорил… я предупреждал…

Вместо этого он написал:

«…Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада…»

То есть фактически признал, что информации Воронцова он не поверил.

Но (люди, знакомые с бюрократическими процедурами меня поймут) решил подстраховаться и дать ход этим сведениям.

Признаться в этом, думаю, Кузнецову было непросто. Поэтому такое признание не может не вызывать уважения.

Однако и здесь, по-моему, Кузнецов не совсем точен. По той же причине — необходимости не проговориться о совещании.

Дело в том, что вызвать Воронцова он мог только в том случае, если бы поверил (или почти поверил) его сведениям.

Если же он им не поверил — зачем его вызывать? Какой в этом шаге смысл? Он был бы, этот смысл, если бы он Воронцова не понял, если бы надо было что-то уточнить в непонятом.

Кузнецов же Воронцова понял. И не поверил. Или, как он дипломатически выразился «взял под сомнение».

Здесь еще вот что необходимо учесть. Обстановка тогда была накаленной. В Берлине каждый человек был на счету.

К тому же, прямо не говорится, но из описания событий ясно, что Воронцов был резидентом (или, во всяком случае, одним из руководителей) военно-морской разведки в Германии. Военная дипломатия — она ведь тесно связана с военной разведкой. Это подтверждает, кстати, тот факт, что вскоре после начала войны капитан первого ранга Воронцов был назначен начальником Разведывательного управления Главного Штаба Военно-Морского Флота СССР.

Чтобы сорвать с места в такой обстановке крупного разведчика, через которого идет ценнейшая информация…

Не думаю, что сам адмирал Кузнецов (верил он Воронцову или нет) решился бы на это.

И заметьте, сразу после прибытия Воронцов оказывается в кабинете у Сталина.

По одному этому ясно, что инициатором вызова в Москву Воронцова мог быть только сам Сталин.

Вызывал, действительно, Кузнецов. Но по приказу Сталина.

Тогда зададим вопрос. Зачем его вызвал Сталин?

Представим, что Сталин не поверил Воронцову.

Впрочем, верить — это не совсем удачное выражение, речь идет не о религии, а о сопоставлении этой информации с какой-то другой.

Хорошо, представим, что информацию Воронцова Сталин посчитал недостоверной.

Тогда какой смысл вызывать того в Москву? Да не просто в Москву, а на совещание руководства страны?

Ну, написал бы там на его донесении еще одну матерную резолюцию — и в корзину.

Еще раз вернемся к описаниям того, каким именно образом Сталин принимал решения.

Вспомним о том, что, имея уже какое-то предварительное мнение по тому или иному вопросу, он внимательно выслушивал и мнения специалистов, «… которые иногда какими-то своими частностями, сторонами попадали в орбиту его зрения…» (адмирал Исаков).

Или, если перефразировать иначе, о том, что «…по обсуждавшимся у него вопросам решения принимались немедленно, как говорится, не сходя с места, однако лишь после всестороннего обсуждения и обязательно с участием специалистов, мнение которых всегда выслушивалось внимательно и часто бывало решающим…» (авиационный конструктор А.С. Яковлев).

Видимо, именно по этой причине Сталин и посчитал важным участие такого специалиста при обсуждении вопроса в присутствии руководителей государства и вооруженных сил. Более важным, чем его нахождение в Берлине, где тот приносил больше пользы, чем в Москве.

То есть мнение этого специалиста показалось ему не просто интересным, а колоссальной важности.

Очевидно, что для него к тому моменту никакая информация из Берлина, даже самая важная, не имела уже больше значения для принятия решения. То есть решение у Сталина уже созрело.

Только требовалось всё же обсудить его с кем-то, кто знаком с обстановкой досконально.

Но ведь под боком у Сталина и были как раз эти два специалиста. Тимошенко и Жуков.

И он уже совещался с ними. Ранее. И совещания эти ни к чему не привели.

Почему?

Жуков утверждал потом, что из-за того, что Сталин противился…

Но если бы это было так, Воронцов не был бы вызван в Москву.

Кстати, когда Воронцову был отправлен вызов? Тогда ведь добраться от Берлина до Москвы было несколько дольше, чем сейчас. Это, кстати, важно. Потому что именно время вызова Воронцова и является, по-моему, временем, когда Сталин начинает сомневаться в прежней позиции.

И еще.

Это не Жуков вызвал подчиненного ему военного атташе генерала Тупикова из Берлина. Хотя и Тупиков тоже докладывал о военных приготовлениях Германии своему военному командованию.

Это Кузнецов (а фактически, Сталин) вызвал военно-морского атташе из Берлина. Вопреки тому, что его непосредственный начальник (Кузнецов) тому не поверил. О чём флотский нарком честно признался в своих мемуарах.

Но, тем не менее, отвлекаясь на секунду, флот в боевую готовность несколько позже привести сумел.

Думаю, что к этому моменту мнение Тимошенко и Жукова о невозможности нападения немцев до победы над Англией перестало удовлетворять Сталина. Ему понадобилось мнение рядового специалиста, досконально знающего проблему, и бьющего уже во все колокола о грядущей опасности.

Ему понадобился новый «Кошкин», «Ветров», «Исаков» (и сколько их еще было), не боящийся отстаивать собственное мнение вопреки единогласному мнению увешанных лампасами и звездами сановных «авторитетов».

Я, конечно, не оговорился, сказав, что руководство армии придерживалось мнения о невозможности нападения немцев.

Пора уже перестать играть в прятки.

Вопреки утверждениям послесталинских времен, именно военное руководство страны утверждало Сталина в невозможности нападения немцев летом 1941-го. По крайней мере, до окончания войны с Англией.

Именно военное руководство единогласно убеждало Сталина «не паниковать» в виду немецкой угрозы.