Ближний круг царя Бориса

В тот период сделать это можно было без лишнего шума. На всех каналах телевидения интервью со мной находились под запретом. Журналисты печатных изданий не гарантировали, что сказанное мной будет напечатано без купюр. Мне в открытую говорили: «Интервью с Коржаковым запрещены».

…В солнечный июльский день, оторвавшись от слежки, устроенной тогдашним министром внутренних дел Куликовым, я с друзьями поехал на дачу, в деревню Молоково, то бишь Простоквашино. Вскоре туда прибыла и съемочная группа одного из каналов российского телевидения. Для них это была обыкновенная «халтура» – за небольшую плату парни согласились записать подробное интервью со мной. Мне тогда даже казалось, что оно будет предсмертным.

Журналист спрашивал о деталях отставки, о долларах, которые выносили люди Чубайса из Белого дома, о ночном заседании в офисе Березовского, о воровстве в предвыборном штабе Ельцина… Впервые перед камерой я мог предельно откровенно рассказать обо всем том, что так старательно скрывали. Хотя знал: пленку эту никто и никогда не увидит, разве что после расправы надо мной.

Мы беседовали часа три. Сидели на берегу речки, в пляжных белых шезлонгах. Пекло солнце, я отгонял слепней и вытирал со лба пот платком. Друзья, взявшиеся меня тогда охранять, растянулись на мягкой травке неподалеку, пили деревенское молоко из бидона и проверяли способности моей овчарки Берты – бросали палку и наблюдали, кому она ее принесет. Собака подбирала палку, показывала ее мне и уносила грызть в кусты.

Потом все проголодались и попросили скорее закончить историческую исповедь. Я тоже устал «разоблачать» продажных государственных деятелей перед ничего не ведающим человечеством… Съемки были прерваны прозаично и естественно. Будто мы закончили работу над рекламным роликом про стиральный порошок.

Оператор вручил мне шесть кассет, и телевизионная группа после перекуса покинула деревню. Я успокоился – теперь, рано или поздно, правда выйдет наружу.

Потом была встреча в редакции еженедельника «Аргументы и факты». Там накрыли роскошный стол, и во время трапезы я отвечал на вопросы главного редактора и его заместителей. Каким-то образом текст беседы попал к Черномырдину. По Москве поползли невероятные слухи: я, дескать, рассказал про больную почку Наины Иосифовны, выболтал тайны семьи Президента. Сейчас ясно, кто именно обострял ситуацию. Но в тот момент я наивно переоценивал противников: надеялся, что, хотя бы после моей отставки, их головы будут заняты чем-то более существенным, например планами реального проведения реформ.

Надо отдать должное «Аргументам и фактам»: несмотря на утечку приватного редакционного разговора, они напечатали именно то интервью, которое я дал этому еженедельнику. Сохранили и ключевую фразу о том, что Чубайс исполняет роль регента при немощном Президенте.

Печатная блокада, хотя бы частично, была прорвана. Ко мне повалили иностранные журналисты. Я часами просиживал под включенными юпитерами, наговаривал сотни метров магнитофонной пленки и удивлялся: почему совершенно разные люди задают абсолютно одинаковые вопросы?

К тому времени я уже начал работать над книгой. Диктовал на магнитофон по одной кассете в день и еще до конца не верил, что решусь сказанное опубликовать. Мне передавали, как плохо себя чувствует Ельцин и какие дерзкие идеи вынашивают «победители», лишь бы только заставить меня молчать. Но чем настойчивее они добивались молчания, тем меньше оставалось желания держать язык за зубами. Такое поведение не имело ничего общего с банальным упрямством или местью. Я вдруг осознал, что ничьих разоблачений не боюсь.

За три дня до моей первой пресс-конференции в гостинице «Рэдиссон-Славянская» меня предупредили: все готово для моего задержания под благовидным предлогом и в ближайшие часы оно произойдет. Пришлось скрыться, «уехать в Разлив».

В сугубо мужской компании я поселился на подмосковной даче. Она была огорожена высоким деревянным забором, и только с верхних этажей соседних домов можно было разглядеть в бинокль, кто именно прогуливается по бетонным дорожкам.

Сад был усыпан спелыми яблоками. Мы их поднимали с земли и грызли немытыми. Хозяин дачи, мой коллега, оказался на редкость практичным. Даже в период вынужденного «заточения», в стесненных бытовых условиях мы питались горячим супчиком. Он его варил из пакетиков и никак не мог правильно рассчитать количество добавляемой воды – ложка в этом супе стояла как вкопанная.

Наступил день пресс-конференции. С утра мне доложили обстановку – наш офис в гостинице «Волга» под усиленным наблюдением, подъезды к гостинице под контролем, придумана ситуация, как мою машину не подпустить к входу… Но ровно за семь минут до назначенного часа я переступил порог «Рэдиссон-Славянской».

Организаторы мероприятия ликовали – пришло рекордное число журналистов за весь период существования международного пресс-центра. До меня в этом же зале давал пресс-конференцию Чубайс, но подобного ажиотажа не вызвал. Многим не хватило стульев, кто-то расположился на полу, а самые находчивые журналисты забрались на сцену, встали за спиной и едва ли не в ухо задавали вопросы.

Встреча с прессой длилась почти час. Среди публики я заметил доверенных людей Гусинского – Березовского. Их постные, угрюмые физиономии стали для меня лучшим показателем успеха – значит, я повел себя так, как им меньше всего хотелось.

Во всех выпусках теленовостей постоянно показывали коротенькие отрывки из моего выступления. А на следующий день скандал раздули газеты. Главная цель была достигнута – «втихаря», бесшумно отправить меня за решетку стало невозможно.

Дальнейшие события не имеет смысла описывать подробно. Из Тулы пришло письмо от местных жителей, они предлагали баллотироваться в депутаты Госдумы. И я решился. Меня поддержал генерал Лебедь. О нашей совместной с Александром Ивановичем акции в Туле тяжело больной Президент высказался, мягко говоря, туманно: «Как тот такой же, так и этот, понимашь…»

Депутатская работа, если заниматься ею добросовестно, а иначе трудиться я просто не привык, оставляет совсем мало времени на литературную деятельность. Да и по характеру, ритму, интерьеру, внутреннему состоянию – это едва ли не противоположные стили жизни. Работа над книгой требует длительного и несуетного уединения, неторопливой беседы с собственной памятью, скрупулезного изучения документов, уточнения деталей, проникновения в потаенную логику событий. И в редкие минуты отдыха мне это иногда удается.

Работая над рукописью, я пытаюсь ответить на многочисленные вопросы, письменно и устно получаемые от читателей, избирателей-туляков, историков, журналистов. Не скрою, многие обвиняют меня, что я был с Ельциным, видел, сколько плохого он сделал, и не предпринял никаких мер по его устранению. Я всегда отвечаю так: я не был с ним, я с ним жил, я семьи своей не видел, не заметил, как выросла младшая дочка. Президента Ельцина выбрало абсолютное большинство граждан России, и я выполнял свою профессиональную работу, свой гражданский долг, служил России. Причем как до Ельцина, так и после него. При этом для меня, и не только, ясно, что Ельцин середины 80-х и он же, которого я наблюдал через десятилетие, – люди абсолютно разные.

Бытует, не без помощи СМИ, и другая точка зрения, что Коржаков превышал свои полномочия, проникал в иные, запрещенные для него сферы, то есть занимался не своим делом. За время моей работы с головы Бориса Николаевича ни один волос не упал. Но сводить функции Службы безопасности Президента лишь к обязанностям телохранителей было бы наивно и даже преступно. Хотя я знаю немало людей, которым хотелось бы под видом заботы о здоровье Президента вменить в обязанности охраны ежедневное надевание на светлые очи черной повязки, и не такой, как в предвыборном Татарстане, а плотной, чтобы ни один чиновный «горшок» с плеч не упал. Безопасность главы государства, и это ранний Ельцин понимал очень хорошо, – понятие куда более широкое. Это лишь одна из сфер деятельности созданной им СБП, основные задачи которой – обеспечение безопасности института президентства России, гарантирующего конституционные права и свободы граждан, а также исключение коррупции в высших эшелонах власти.