Пакт, изменивший ход истории

На официальной советской позиции сказывалась недооценка роли США в тогдашних международных отношениях, хотя это был индустриальный гигант, сосредоточивший у себя почти половину мирового промышленного производства. Д.А. Волкогонов, автор политической биографии Сталина, пришел к выводу, что «активных шагов по установлению конструктивных контактов с американским президентом Сталин до [советско-германской] войны не предпринимал» ^{541}. Между тем американская сопричастность (в той или иной степени) к явлениям глобального характера была запрограммирована самим ходом исторического развития. Это хорошо понимали руководители Англии и Франции, дорожившие отношениями с США.

Правда, сами Соединенные Штаты давали тоталитарным режимам основания для того, чтобы не опасаться их активности в интересах всеобщего мира. В первое президентство Ф. Рузвельта (1933–1936 гг.) они открыто демонстрировали свою «невовлеченность» в мировые дела: «торпедировали» Мировую экономическую конференцию в Лондоне (1933 г.), приняли закон Джонсона (1934 г.), запретивший предоставление займов и кредитов странам, задолжавшим американцам; отказались от вступления в Международный суд в Гааге (январь 1935 г.), приняли законодательство о нейтралитете с его положениями об эмбарго на поставки американского вооружения и предоставление кредитов воюющим странам (август 1935 г.).

Однако можно ли на этом основании утверждать, что позиция США, провозгласивших нейтралитет, была непредсказуемой? Нет, нельзя. Еще до начала всеобщего конфликта Сталин высказывал убеждение, что война, развязываемая Германией и ее союзниками, направлена «в конечном счете» против интересов западных стран, включая США ^{542}.

Понимали это и лидеры Англии и Франции, всячески оттягивая открытый вооруженный конфликт. Как по причине собственной неподготовленности к войне, так и опасаясь повторения катастрофических социально-экономических последствий Первой мировой войны.

Закон о нейтралитете США 1935 г. был принят под популярными в стране антимонополистическими лозунгами. Считалось, что основные положения закона, запрещавшего продажу оружия и предоставление кредитов воюющим странам, послужит обузданию аппетитов американских монополий. Пресекая, как представлялось, «происки» монополий и тем самым устраняя экономические причины вовлечения США в войну, сторонники нейтралитета надеялись предотвратить повторение печального для общественности опыта американского участия в войне в Европе в 1917–1918 гг.

Но, во-первых, практика применения политики нейтралитета оказалась выборочной. В начале 1937 г. Закон о нейтралитете, вопреки международному праву, был применен в отношении гражданской войны в Испании, а летом того же года он не был введен в действие в начавшейся японо-китайской войне в интересах оказания помощи Китаю. Во-вторых, достаточно быстро выявилось, что экспансия нацистской Германии и ее союзников далеко переросла рамки «межимпериалистических» противоречий, чаще толкуемых в историографии советского времени в плане экономическом. (Это к вопросу о том, что имело большее значение в возникновении Второй мировой войны — экономические или социально-политические причины.)

Особый характер всемирной борьбы с угрозой фашизма предопределил тенденцию к отходу США от нейтралитета, проявившую себя задолго до нападения Японии на Пёрл-Харбор в декабре 1941 г. Их будущий выбор был обусловлен многими факторами, в первую очередь — принадлежностью США к демократическому Западу. Либеральный реформистский Новый курс президента Ф. Рузвельта внутри страны не мог не отразиться на их внешнеполитическом курсе. В декабре 1936 г. на волне положительных откликов на проект новой советской конституции (и до пика Большого террора 1937–1938 гг.) советский полпред в Вашингтоне

А.А. Трояновский доносил в Москву: «Пока что обстановка для нас благоприятная. Фашистские государства здесь не популярны, и если явных симпатий к нам нет, то можно все-таки ожидать, что выбор будет сделан в нашу пользу» ^{543}. Большой резонанс в мире имело выступление Ф. Рузвельта в Чикаго в октябре 1937 г. с призывом к мировому сообществу оградить себя от эпидемии агрессии установлением «карантина» вокруг агрессоров ^{544}. Еще раньше громкий дипломатический скандал в отношениях между США и Германией вызвало публичное заявление одного из «великих либералов» 30-х годов — мэра Нью-Йорка Ф. Лагардия. Он предложил на предстоящей Международной выставке 1939 г. в Нью-Йорке открыть особый павильон: «А в этом павильоне следует поместить комнату ужасов, в которой в качестве главного экспоната я хотел бы видеть того фанатика в коричневой рубашке, который сейчас угрожает миру всего мира». Государственный секретарь К. Хэлл счел нужным публично выразить «сожаление правительства». Однако на заседании правительства президент Ф. Рузвельт, обращаясь к Хэллу, сказал, что он «полностью согласен с Лагардия» ^{545}.

М.М. Литвинов, являвшийся сторонником сотрудничества СССР с западными демократическим странами, был разочарован американским нейтралитетом. В конце 1935 г. в беседе с послом У Буллитом и главой восточноевропейского отдела госдепартамента Р. Келли он выражал сомнение в ценности подлинно близких отношений с США из-за их нежелания проявлять активность в международных делах ^{546}. По словам полпреда в Вашингтоне А.А. Трояновского, его усилия противостоять тенденции «в определенных советских кругах» преуменьшить роль США в мировых делах сводятся на нет их политикой нейтралитета ^{547}. На двусторонних отношениях сказалось и то, что Буллит, либерал по убеждениям, к мнению которого прислушивался Ф. Рузвельт, столкнувшись с пугающей действительностью «советского эксперимента», превратился в острого критика Советского Союза и его политики.

Подписанное 13 июля 1935 г. советско-американское торговое соглашение имело временный и ограниченный характер. Его значение было еще более обесценено антисоветской кампанией в США в связи с конфликтом вокруг решений VII конгресса Коминтерна, конфликта, вышедшего далеко за рамки дипломатического инцидента. Отныне предварительным условием сотрудничества американская сторона выдвигала не только урегулирование проблемы старых долгов, но и прекращение коммунистической пропаганды в США.

Двусторонние политико-дипломатические отношения оказались надолго замороженными. Оправдывались опасения М.М. Литвинова, предупреждавшего, что агрессоры «напрягают все усилия к изолированию Запада от Советского Союза» ^{548}. Результатом таких усилий — от Пакта четырех (1933 г.) до Мюнхена (сентябрь 1938 г.) — стала разобщенность жертв нападений, с которыми агрессоры расправлялись по очереди. Их замыслам способствовало устранение в годы сталинских репрессий из большой политики деятелей, особенно чувствительных к фашистской опасности — Н.Н. Крестинского и других дипломатов «литвиновской школы».

Соединенные Штаты, как и другие западные державы — Англия и Франция, отдавали должное Советскому Союзу как одной из ведущих мировых держав, признавали его важную роль в международных делах. Несмотря на возникшую в середине 1930-х годов определенную напряженность в советско-американских отношениях, поддержание двусторонних дипломатических отношений было тем минимумом, которым президент Ф. Рузвельт не хотел пренебречь. Даже покидавший Москву первый американский посол в СССР У Буллит, полностью разочаровавшийся в советском строе, тем не менее, в своем «прощальном» послании в Вашингтон рекомендовал сохранять на приемлемом уровне отношения с Советским Союзом.