Четверый (СИ)

Население же разоренной Чехии сократилось с 3 миллионов до 780 тысяч человек. Но воплощением кровавой эпохи становится русский царь. Даже в оценке Петровских реформ тема крови и колоссальных жертв застенчиво опускается. Воссев на трон, одним только эпизодом со стрельцами Петр выбирает почти половину (1200 человек) репрессивной статистики Четвертого. Образ же Петра вызывает симпатию и даже восхищение как в отечественных головах, так и в западных. Почему? Может, потому, что Петровские реформы, начиная с упразднения патриаршества, носили прозападный характер? Тогда и антизападный характер правления Четвертого объясняет многое.

…На памятнике «Тысячелетие России», установленном в Великом Новгороде в 1862 году, можно видеть бронзовые изображения многих современников Четвертого: Сильвестра, Адашева, Гермогена. Но не Четвертого. Там нет этого великого русского царя, создавшего суд присяжных, за полтора века до Петра пробившего выход к Балтийскому морю, за полтора века до Петра создавшего флот, отбившего нашествие крымских татар, увеличившего страну вдвое, начавшего присоединять Сибирь — на которую с таким вожделением посматривают сегодня все экономически развитые страны. Четвертого там нет. А ведь уже при Федоре-сыне страна выходит в число богатейших в мире — выходит не сама по себе, а в результате реформ. Но на памятнике нет реформатора. Его там нет принципиально, концептуально, его там нет взвешенно и умно.

Несколько столетий русский народ пугают образом первого русского царя. Разумеется, верят, разумеется, боятся. Но вот после смерти Четвертого народ-современник, требуя казнить его убийц, поднял бунт.

«Иоанн был велик ростом, строен, имел высокие плечи, крепкие мышцы, широкую грудь. Прекрасные волосы, длинный ус, нос римский, глаза небольшие серые, но светлые, проницательные, исполненные огня, и лицо приятное». Судя по всему, имел могучее здоровье, позволившее переварить тонны ядов. Он прожил 54 года. Изменения костных тканей неустановленной этиологии говорят о том, что в конце жизни он не мог ни ходить, ни даже стоять.

Свою тоску Четвертый доверил только бумаге: «Тело изнемогло, болезный дух, раны телесные и душевные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня. Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого. Утешающих я не нашел. Заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь».