Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках

Деньги были для староверов средством защиты от враждебного государства. Благодаря им налаживались связи, добывалась благосклонность и становых приставов, и столичных вельмож, отводилась угроза разорения от древлеправославных скитов. Богатые купцы-староверы выкупали у помещиков на волю целые деревни, обеспечивая крестьян заработком, давая людям новую свободную жизнь.

Староверие, проникнутое духом независимости, было несовместимо с крепостническим режимом. Везде, где усиливались его позиции, слабело крепостное право, и наоборот, успешное наступление «казенного православия» обеспечивало помещикам возможность неограниченной эксплуатации рабского крестьянского труда. Жандармам нередко приходилось отправлять начальству тревожные отчеты, вроде этого: «Замечено, что… вообще развит дух неповиновения в помещичьих крестьянах от влияния местных фабрикантов, которые, сделавшись купцами из тамошних же крестьян, способствуют многим выкупаться из крепостного состояния» ^{146}.

Но староверие возникло и было всегда прежде всего духовным религиозным движением. Сохраняя в неприкосновенности устав древней православной церкви, оно предъявляло к своим последователям множество ограничительных требований, которые могут показаться чрезвычайно обременительными. Прежде всего это многочасовые церковные службы с долгими земными поклонами, это строгие посты, исключающие всякие послабления, допущенные в «официальной» церкви, наконец — это необходимость соблюдения благочестивого образа жизни постоянно, в каждый день и час, а не только во время похода в храм. Существовали обязательные к исполнению предосторожности в общении с «внешним» греховным миром, разнообразные бытовые ограничения и запреты.

Однако преданность вере в народе была так сильна, что подобные тяготы не отпугивали миллионы русских простолюдинов, поставленных государством и без того в крайне тяжелые условия. Вместе с переходом в древлеправославие они добровольно возлагали на себя все обязательства, предписанные канонами, и следовали им всю жизнь.

Одно только это служит доказательством чрезвычайно большого духовного потенциала русского народа, накопленного за семь веков христианства. Можно поражаться тому, насколько сильной и самобытной была культура народа, если она успешно сохранялась и оставалась живой на протяжении двух веков невероятных по жестокости преследований, направленных на ее полное истребление.

Остается только предполагать, каких успехов могло бы достичь русское государство, если бы его правительство не свернуло с пути традиционного духовного и социального развития, если бы нравственные и физические силы народа не были растрачены на сопротивление государственному насилию.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Произведенные значительные преобразования на рубеже XVII — первой половины XVIII века в официальной исторической науке принято представлять как несомненно прогрессивное явление в государственной жизни России. Однако духовные и социальные кризисы, пережитые страной на протяжении XVIII, XIX и вплоть до начала XX столетий, заставляли независимых исследователей снова и снова обращаться к временам реформ, все смелее соглашаясь видеть именно в них источник негативных тенденций в общественном развитии.

Авторами, не слишком соотносившими свои мнения с предписаниями идеологической цензуры, почти единодушно признавалось отрицательное значение для отечественной истории личности Петра Первого. К.С. Аксаков писал в 1855 году: «Государство в лице Петра посягнуло на народ, вторгнулось в его жизнь, в его быт, насильственно изменило его нравы, его обычаи, самую его одежду…» ^{147}. Критика деятельности Петра звучала еще раньше — решительное осуждение этому императору вынесли и князь М. Щербатов, и Н. Карамзин.

Но в большинстве случаев взгляды самых яростных критиков не распространялись дальше петровской эпохи в поиске источника исторических бед России. Многими, наоборот, даже идеализировались предшественники Петра. И. Солоневич, посвятивший замечательно яркий очерк развенчанию личности и деяний первого российского императора, искренне считал его отца, царя Алексея Михайловича, правителем, который внес исключительно положительный вклад в развитие страны и, более того — «вытащил Россию из дыры» ^{148}. Недооценка негативного значения перемен, произошедших в России еще в середине и в конце XVII века, служит препятствием для понимания настоящих причин всех последующих проблем развития ее государственности. В корне ошибочен поверхностный взгляд на события никоновской «справы», как на незначительное изменение некоторых внешних форм богослужения, не затрагивавшее духовных основ веры.

Русское православное царство в середине XVII столетия поменяло не просто церковный обряд — оно изменило духовный полюс своего развития.

Консервативный писатель XIX века Константин Леонтьев заметил, что «изменение внешних форм быта есть самый верный и могучий признак глубокого изменения в духе». Любой обряд — это символ, отображающий внутреннюю суть. Фактические перемены всегда выбирают себе определенную зримую символическую форму своего воплощения. Так случилось и с переменой старого церковного устава на новый.

Русь, переняв от греков в X веке древнее двоеперстие вместе с христианством и сохраняя неповрежденными усвоенные тогда правила и обряды, осознанно несла на себе и отсвет величия империи ромеев. Однако на русской почве эта преемственность приобрела по преимуществу значение духовного наследства. Теперь, нарушая прежний порядок и оскорбляя старый церковный чин в пользу нового и чуждого, правительство царя Алексея и патриарха Никона безжалостно ломало складывавшееся в России веками ощущение призванности к сохранению великой святыни православия, рушило в конечном счете чувство национальной духовной полноценности.

Идеал «пресветлого святорусского царства» царь и патриарх подменили своим стремлением физически воцариться на берегу Босфора. Цель эта была слишком грубой для созерцательного типа русской традиционной духовности и очевидно нелепой и неосуществимой с практической точки зрения.

По роковому стечению обстоятельств перемена церковного устава была усвоена православными Византии накануне гибели своего государства. Троеперстие и прочие нововведения стали спутниками упадка религиозного чувства и прежней высокой культуры. Так же и в России — принятие троеперстия сопровождалось ломкой многих духовных традиций, культурным и социальным кризисом.

Много критических слов произнесено в адрес церковных преобразований, но каждый раз, возвращаясь к тем событиям и видя их прямую взаимосвязь с дальнейшими трагическими событиями в жизни государства, нельзя удержаться от горького изумления. Реформа сильно подранила чувство национального достоинства народа, проложила дорогу для дальнейшего разрушения традиционных устоев русского православного мира, окончательно уничтоженных реформами XVIII века.

Объективное сравнение состояния русского общества до и после преобразований приводит к выводу о том, что так называемая эпоха «просвещения» стала в действительности временем упадка и варваризации. Деградации и уничтожению подверглись все традиционные общественные институты, в основу которых было положено чувство национального и религиозного единства. На их место были внедрены новые отношения, в социальной сфере представлявшие собой в буквальном смысле слова рабовладельческую систему, а в духовной — воинствующую секуляризацию, полное обмирщение сознания и культуры.

Дерусификация и дехристианизация России — вот в чем действительно состояли и чем обернулись для народа так называемые «великие» преобразования начала восемнадцатого столетия. Этот переворот-перерождение нации по своему отрицательному значению намного превосходит все остальные внутренние кризисы и революции.