Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

- Почто же ты, вор и душегубец, не с трудов праведных живешь? Сыт кровушкой людской?

Расхохотался разбойник:

- Ужели ты, князь, сеешь и жнешь? Ты ведь пахаря-смерда обижаешь, грабишь, клети свои его добром набиваешь.

Махнул Константин Романович приставу:

- Разболтался вор, разумничался. Утопить его в Оке, дабы другим неповадно было…

Расходился народ, одобряя суд князя:

- По справедливости приговор княжий, - эвон, сколь разбойного люда бродит.

Константин Романович не раз мысленно обращался к спору на съезде. Да, он отправится к Ногаю, и, коли князья за то его попрекнут, Константин Романович им ответит: «Что же вы великого князя не судите, не у него ли в привычку вошло Орду впереди себя пускать? »

Иногда он думал о том, что никто из князей не встанет в защиту Рязани, побоятся братьев Даниила и Андрея. Единственный, кто правды ради голос подать может, - это Михаил Тверской, но он за рязанского князя не вступится, а все потому, что между ним, князем Рязанским, и Тверским давняя неприязнь. Все из-за княгини Ксении. Было время, послал князь Константин бояр сватать Ксению, а та Михаила предпочла. И хоть тому не одно лето минуло, а Константин Романович тверичу простить не мог, что помешал его счастью. В первый год даже войной на Тверь замышлял пойти, да бояре отговорили. И он согласился: ну что сказали бы о нем люди? А на Ксению князь Константин обиды не таил: ему ли тягаться с Михаилом? Тот высок, широкоплеч и ликом выдался. Тем, верно, и взял Ксению.

Ныне у рязанского князя своя семья, жена, дети, но он, князь Константин, нет-нет да и вздохнет, Ксению вспомнит. Сначала имя жены путал - Ксения перед глазами стояла.

И снова рязанский князь думал о том, что ни Ярославль, ни Ростов с Угличем, ни уж, конечно, Тверь и Рязань не встанут против князей Владимирского и Московского, а те всегда готовы Рязанское княжество пощипать, от его земель крохи отхватить.

Как только Константин Романович о том задумывался, так Ногая вспоминал. Как-то несколько ногайских улусов подкочевало чуть ли не к верховьям Дона, в Пронске даже тревогу ударили. Пришлось рязанскому князю дары везти степняку, бить челом, чтобы убрались его улусы с Рязанщины.

Ногай тогда принял Константина Романовича благосклонно, угощал, сажал с собой рядом, в дружбе заверял. Правда, хан слово сдержал и татары его Орды редко набегали на Рязанщину.

Прознав о поездке Константина Романовича к Ногаю, Тохта потребовал явиться в Сарай. Вот уж когда князь страху натерпелся, совсем было с жизнью простился, но Тохта помиловал, а уж как изгалялся - поди, на коленях поболе, чем в храме, настоялся.

Размышляя о том, рязанский князь лишь вздыхал: разве он один такой, в Орде всё проходят через унижения, никого горькая чаша не минет. Да и здесь, на Руси, последний мурза с ханской пластиной мнит себя выше русского князя. Перед этой пластиной со знаками все склоняли головы. Русские князья мечтали о ней как об охранной грамоте. Батый жаловал золотой пластиной Невского, поэтому Берке прощал Александру Ярославичу своевольство. Даже когда тот, возвращаясь из Орды, порубил татар, попытавшихся заступить ему дорогу, хан Берке не обвинил Невского.

Тохта хоть и дал Андрею Александровичу ярлык на великое княжение, но пластиной не наделил. Верно, оттого удельные князья не слишком боятся великого князя Владимирского. Константин Романович, как и другие князья, не чтит Андрея Александровича, но понимает: если Москва и Владимир на Рязань пойдут, ему их не одолеть…

Рязанский князь подчас задает себе вопрос: отчего русские города каждый сам за себя, недружны, спорят, войной ходят друг на друга, не желают признать, что сила Руси в согласии, а не в раздорах? Алчность князей обуяла, без злобы жить не могут. Он, Константин Романович, довольствуется тем, что имеет. Объехал в полюдье свою землю - и полны клети и амбары. Ан нет, на его добро посягают. Возомнили, будто у рязанского князя нет дружины и он на Даниила и Андрея управы не сыщет.

Как только Константин Романович начинал думать об этом, его забирал гнев. Единственное средство успокоиться князю ведомо. Он зовет дворского, велит истопить баню. Полежит Константин Романович на полке, попарится - уймется волнение…

- Мыльня наша, - говорил князь, - самая отменная!

Со съезда во Владимире, где Даниил Александрович похвалялся отнять у Константина Романовича Коломну, минул год. Улеглись страсти, пришло к рязанскому князю спокойствие. Однако подчас предчувствие беды накатывалось на него.

Прискакал из Коломны в Рязань боярин Ведута с горькой вестью: занял Даниил город, а тех бояр, какие не взяли его сторону, казнил.

Случилось это неожиданно, когда в Коломну съезжались на торг смерды из окрестных деревень. На рассвете спустились по Москве-реке ладьи с московскими дружинниками, бросились к городу. Ударили коломенцы в набат, едва успели ворота закрыть. А к берегу все новые и новые ладьи причаливали. И тут в Коломне изменщики отыскались, часть бояр сторону московского князя приняла, открыла ворота.

С московским князем явилась вся его дружина. Ко всему, великий князь Владимирский обещал прислать в подмогу Москве своих ратников да еще передал: «Ежели рязанский князь не смирится, то и Муром у него отнимем».

Не стал дожидаться Константин Романович, пока братья Даниил и Андрей изгонят его из Рязани, отправился в степь, к Ногаю.

Выступили из Коломны полки московского князя. Шла дружина с развернутыми стягами. Переяславль тысячу воинов прислал Даниилу.

Вел князь Даниил Александрович полки к бродам через Оку, чтобы на переправе встретить рязанского князя.

Пять тысяч ратников выставила Москва, у Рязани побольше. Еще с князем Константином Романовичем три тысячи татар. На них у рязанцев надежда.

Хан Ногай наставлял тысячников:

- Конязь Даниил ко мне не приезжает. Он улус-ник Тохты. Идите с конязем Константином, накажите московитов…

Скачут татары, клубится пыль, визжат и воют воины. Они видят исход. Сомнут вставшие на их пути московские полки, смерчем пронесутся по земле московского князя и вернутся в степь, отягощенные добычей.

Рязанский князь доволен: он вернет Коломну и за урон, какой нанес ему Даниил, потребует заплатить сполна.

Ертаулы донесли: Даниил стоит на бродах и с ним не одна тысяча воинов. Но Константин Романович спокоен: не выдержит московский князь уже первого удара, который нанесут татары. Вон они мчатся обочь рязанской дружины. Привыкшие побеждать, они сомнут и погонят полки князя Даниила Александровича, на их спинах ворвутся в Москву. Горько пожалеют братья, что обрели в рязанском князе врага.

А Даниил Александрович молча взирал на вздымавшиеся до самого неба тучи пыли, слышал далекие отзвуки приближавшейся конницы. Знал, то мчится к переправе татарское войско. Московский князь определил безошибочно: нагоняя страх, истошно кричали ордынцы.

Он подозвал боярина Стодола, воеводу полка Большой руки:

- Выдвини вперед пеших ратников. Им первым принять бой. Пусть дадут конным переправиться.

Стодол засомневался:

- Устоят ли?

- Должны. А тем часом на левое крыло ордынцев ударит воевода Касьян с переяславцами. Мы же навалимся на правое крыло.

- Замыслил хорошо, князь, но помнить надобно: татары станут прорывать пеших воинов.

- Пусть ратники напружинятся. И запомни: устоять должно. Ежели побегут, татары посекут…

Татарское войско приблизилось к переправе. Передние достигли Оки, направили коней в воду. Видит Даниил Александрович - на том берегу, на возвышении, остановился темник, а с ним князь Константин. Теперь будут ждать, когда начнется сечь и дрогнут московские ратники.

Вспучилась Ока от множества коней и люда. По левому краю переправляются рязанские дружинники. «На переяславцев выйдут», - подумал Даниил.