Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты

Еще менее серьезной надо признать версию историков масонства о том, что Кутузов как масон просто «оказывал братскую помощь» масону Наполеону, намеренно опаздывая всегда и везде причинить ему слишком большой урон.

Но как же объяснить явные (иной раз даже демонстративные) промедления и опоздания Кутузова в решающих моментах операций под Вязьмой и особенно далее — под Красным и на Березине? О Красном и Березине речь пойдет особо. Что же касается Вязьмы, то здесь осторожность (всегда отличавшую Михаила Илларионовича), хотя она и казалась излишней, можно понять. Даже А.В. Суворов держался правила: «Скорость нужна, а поспешность вредна». Для Кутузова это правило еще более характерно. В случае под Вязьмой он видел, как быстро пришли на помощь Даву сразу два корпуса — Богарне и Понятовского. Поэтому он не мог исключить столь же быстрого возвращения самого Наполеона со всеми его силами, если бы вся русская армия ввязалась в бой с Даву, Богарне и Понятовским. Между тем Кутузов понимал, что отступление французов по Старой Смоленской дороге сулит им неисчислимые бедствия и, должно быть, надеялся, что русской армии еще не один раз представится возможность окружить и уничтожить любой неприятельский корпус при более выгодном, чем под Вязьмой, соотношении сил и без напрасного риска.

Бой за Вязьму был недолгим. К вечеру 22 октября, когда основные силы французов ушли из города, но их части прикрытия еще пытались задержать россиян, Милорадович начал штурм Вязьмы. Регулярные полки, казаки, ополченцы и партизаны Сеславина и Фигнера ворвались в город, выбили из него оставшихся французов и преследовали их до наступления темноты за р. Вязьму.

Под Вязьмой впервые за всю войну французы потеряли на поле боя людей в несколько раз больше, чем россияне: по данным М.И. Богдановича и Ж. Шамбре, 7 тыс. человек, включая 3 тыс. пленными, против 1800 убитых и раненых с русской стороны. Но кроме материального урона, «Великая армия» пережила в бою под Вязьмой моральное потрясение. Этот бой показал, что процесс разложения французского воинства, начавшийся еще в Москве, растет и пагубно отражается на боеспособности всех его соединений (кроме гвардии), включая даже корпус Даву. Отныне стало очевидным для обеих сторон, что русские войска по своей боеспособности превосходят французов. «В Вязьме, — вспоминал А.П. Ермолов, — в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение».

Кутузов и после Вязьмы держался с главными силами своей армии в стороне от решающих событий. Но французская армия, буквально «облепленная», по выражению Дениса Давыдова, партизанскими и казачьими отрядами, «не могла сделать и шагу потаенно». «Как слепни липнут к измученному животному» [553], так партизаны и казаки вились вокруг отступавших колонн французов и беспрестанно жалили их стремительными набегами. Французы вынуждены были обратиться к своему египетскому (1799 г.) опыту защиты от таких набегов. 21 октября А.А. Бертье от имени Наполеона предписал начальникам корпусов: «Надо делать переходы так, как мы делали их в Египте: обозы в середине и в несколько рядов, сколько позволит дорога; полубатальон в замке и несколько батальонов в одну шеренгу по бокам обоза, так, чтобы при повороте во фронт огонь был отовсюду» [554]. Такой способ движения помогал французам отбиваться от партизан и казаков, но зато сбивал их с темпа и ставил под удар регулярных войск, авангарды которых часто настигали противника.

Люди и лошади захватчиков все больше страдали от голода и бескормицы. «Ежедневно гибнут тысячи лошадей», — отметил к конце октября капитан Франсуа. В первую же морозную ночь под Вязьмой их пало до 3 тыс… Массовый падеж лошадей, среди которых «ни одна не была подкована так, как этою требовали условия русского климата», стал бичом армии. Кавалерия превращалась в пехоту. Из-за недостатка лошадей приходилось бросать пушки. Таким образом, артиллерия тоже превращалась в пехоту. И все терзались муками голода. Сами французы вспоминали о своих товарищах: «Они накидывались на павшую лошадь и, как голодные псы, вырывали друг у друга куски». Н.Н. Раевский 28 октября писал жене о французах: «Они едят собак». Впрочем, собаки попадались им редко. Зато русские очевидцы засвидетельствовали еще до Смоленска, что французы даже «трупы своих товарищей жарили и ели». «Вчерась, — не без удовольствия написал Кутузов жене 28 октября, — нашли в лесу двух (французов. — Н.Т.), которые жарят и едят третьего своего товарища». Француз А.-Ж. Бургонь сам не видел, но допускал в то время среди солдат «Великой армии» такое каннибальство: «Не нашлось бы человека, мы готовы были съесть хоть самого черта, будь он зажарен».

После Вязьмы к ужасам голода прибавились для французов ужасы морозов — правда, еще не таких, какие ждали их за Смоленском. Р. Вильсон еще 13 октября записал в дневнике: «Уже показался авангард самого могущественного союзника нашего, генерала Мороза», а в ночь после боя под Вязьмой ударил первый по-настоящему зимний мороз — сразу в 18°.

Он, по свидетельству очевидца князя Н.Б. Голицына, «неожиданно установил жестокую зиму, которая после того не прекращалась» [555]. По записям французов, 25 октября на их пути было 22°, 28-го — 12°, а 1 ноября — 23° мороза. Вообще зима 1812 г., как доказал академик М.А. Рыкачев, выдалась необычайно холодной, со средней температурой на 5–8° ниже нормы, впервые за много десятилетий метеорологических наблюдений. Не зря Н.А. Некрасов полвека спустя писал о России:

Морозы, конечно, усугубили бедствия «Великой армии». С.Н. Глинка назвал их «вспомогательным войском» Кутузова. Но не в морозах и вообще не в пресловутых «стихийных факторах» коренился главный источник постигшей Наполеона катастрофы. От Москвы до Вязьмы было еще относительно тепло и не столь голодно для французов, как у Смоленска, но именно тогда исход войны фактически был уже решен, и прежде всего совокупным и потому гибельным для врага напряжением сил армии и народа России.

От Вязьмы Кутузов с главными силами «предпринял диагональный марш» через Ельню и Красный «с тем, чтобы пресечь путь если не всей неприятельской армии, то хотя бы сильному ее ариергарду». Этот и другие (до и после) подобные рапорты фельдмаршала на Высочайшее имя доказывают, что намерения строить «золотой мост» Наполеону он не имел. Иначе придется допустить, что Кутузов рапортовал Государю о заведомо невыполнимых планах, чтобы затем всякий раз оправдываться в срыве то одного, то другого плана. Такой риск (если не сказать, дерзость) абсолютно не отвечал характеру столь искушенного царедворца, каким был Кутузов.

Тем временем, пока главные силы Кутузова шли «диагональным маршем» от Вязьмы на Красный, партизаны и казаки, а также наиболее подвижные отряды легкой кавалерии из авангарда М.А. Милорадовича преследовали французов по Старой Смоленской дороге, ежедневно атаковали их арьергард с тыла и с флангов, отсекали отдельные части противника, захватывали обозы, пушки, сотни и тысячи пленных. 26 октября Милорадович атаковал «хвост» «Великой армии» у Дорогобужа, взял город, 4 орудия и 600 пленных [557]. На следующий день М.И. Платов отрезал часть корпуса Е. Богарне на р. Вопь между Дорогобужем и Духовщиной, захватив 62 орудия и 3500 пленных, в том числе начальника штаба корпуса генерала Н.А. Сансона. А 28 октября под Ляховом партизаны и казаки окружили бригаду генерала Ж.-П. Ожеро из дивизии Л. Барагэ д’Илье, входившей в 9-й корпус маршала К. Виктора.

Партизаны Д.В. Давыдова, А.Н. Сеславина и А.С. Фигнера призвали на помощь казачьи полки генерал-майора графа В.В. Орлова-Денисова и начали ляховскую операцию силами 3280 человек с артиллерией. После искусного маневра они заставили противника сложить оружие. В плен были взяты 2 тыс. рядовых, 60 офицеров и сам генерал Ожеро. Кутузов, верный себе, на радостях преувеличил масштаб этой операции, доложив Императору: «Победа сия тем более знаменита, что при оной в первый раз в продолжение нынешней кампании неприятельский корпус сдался нам». И как же смотрят на это наши историки? Вместо того чтобы исправить фельдмаршальский подлог (бригада превращена даже не в дивизию, а в целый корпус!), они, как правило, сами пользуются им, радостно утверждая, что россияне «наголову разгромили корпус генерала Ожеро» (О.В. Орлик при этом спутала генерала с его братом-маршалом, который в России никогда не был).