Русский Египет

Как, впрочем, и о Владимире Михайловиче Викентьеве — русском профессоре египтологии Каирского университета. Генеральный секретарь Высшего совета древностей Египта профессор Габалла Али Габалла был учеником Викентьева, как и предшественник Габаллы на этом посту профессор Али Хасан. Причем оба очень хорошо отзывались о своем покойном учителе — и как о преподавателе, и как о человеке.

Но, судя по всему, Викентьев был человеком иного склада, чем Пьянков: несмотря на то что он опубликовал 47 научных работ, его с молодости больше тянуло к преподаванию, чем к исследованиям. По крайней мере такой вывод я сделал, когда внимательно ознакомился с докладом Ольги Томашевич о Викентьеве. Точнее даже, не с докладом, а с обширной и подробной статьей, основанной на отечественных архивных материалах. Из этой статьи я узнал следующее.

Владимир Михайлович Викентьев родился в Костроме б июля 1882 года. В отличие от Голенищева и Пьянкова, он увлекся египтологией довольно поздно, когда ему было уже за двадцать. До этого же с отличием окончил Московское коммерческое училище, короткое время был студентом Лесного института, потом Политехнического, а затем и Сельскохозяйственного. Прежде чем поступить на историко-филологический факультет Московского университета, Викентьев отправился за границу. В 1906–1907 годах он семь месяцев изучал древнеегипетские памятники Лувра и год — Британского музея. В 1910 году Владимир Михайлович вновь уехал за границу, на этот раз в Берлин, к знаменитому египтологу Эрману, у которого позже учился и Пьянков. И лишь в 1915 году, в возрасте 33 лет, окончил Московский университет.

Работать Викентьев пошел помощником хранителя восточных коллекций Исторического музея — были в нем тогда такие коллекции. Параллельно занимался переводом древнеегипетских текстов, но еще больше — просвещением. Он был одним из основателей кружка по изучению древних культур. И когда! В июне 1917 года! Через год кружок был преобразован в общество. И в том же 1918 году по инициативе Викентьева на базе Исторического музея в Москве был создан Музей-институт классического Востока. «Русскому самосознанию ближе Восток, чем Запад, и по существу, и исторически, — писал Владимир Михайлович в направленной им в Наркомпрос объяснительной записке к проекту создания музея-института. — Но до сих пор Восток воспринимается нами почти исключительно сквозь призму чувства и в виде мусульманского средневековья. Восходя несколькими своими истоками через Византию и Библию к древнейшим цивилизациям Сенаара и Нила, мы тем не менее способны все еще с удивлением вопрошать: «Что нам Египет?» и «Что нам Вавилон?»

Нелепость подобной ситуации была для Викентьева очевидна, и он хотел исправить ее. Кроме того, в России было несколько крупных историков-востоковедов, но не было единой востоковедческой школы. Проект Владимира Михайловича призван был исправить и это упущение. И, представьте себе, в разгар Гражданской войны он был принят! Правда, штат у музея-института был скромный — всего пять человек, включая самого Викентьева, но в конце 1918 года новое учреждение было создано и вскоре начало работать. Там читались лекции, преподавались древние языки. Пополнялась коллекция музея-института, превысившая вскоре четыре тысячи единиц хранения, комплектовалась библиотека. Велась и научная работа. Так, известный художник и искусствовед Игорь Грабарь провел экспертизу расписных деревянных саркофагов. Примечательно, что в технике древнеегипетской живописи Грабарь нашел сходство с древнерусской.

Но масштабы деятельности музея-института оставались все же скромными. Чтобы развернуться как следует, Викентьеву не хватало знаний, книг и связей с зарубежными египтологами. Он начал добиваться в Нарком-просе длительной командировки за границу. И в конце 1922 года добился своего. Полгода Владимир Михайлович провел в Берлине, затем перебрался в Париж. «Этим заканчивается подготовительная стадия моей командировки, основное задание которой — поездка и работа в Египте, — писал он 7 сентября 1923 года в отчете о командировке. — Интерес и важность этой последней особенно усиливается теперь благодаря беспримерному в своем роде открытию гробницы Тутанхамона». Напомню: гробница эта была обнаружена английским археологом Говардом Картером в Долине царей близ Луксора в ноябре 1922 года вместе со всеми ее многочисленными сокровищами. И поныне она — единственная царская гробница, найденная не разграбленной.

20 ноября 1923 года исполнилась мечта Викентьева. Опытный египтолог, которому пошел уже 42-й год, впервые приехал в Египет. Ничто, казалось, не предвещало того, что на родину Владимир Михайлович уже не вернется, что в Стране фараонов ему предстоит остаться навечно. По крайней мере Ольга Томашевич не нашла в архивах никаких намеков на то, что под предлогом научной командировки Викентьев собирался эмигрировать.

В начале 1924 года Наркомпрос принял решение объединить коллекции восточных древностей, разместить их в Музее изящных искусств и назначить Викентьева заведующим отделом Древнего Востока. Узнав о новом назначении, Владимир Михайлович написал в Москву: надо ли ему срочно возвращаться или можно еще какое-то время продолжать научную работу в Египте? Сначала ему сообщили, что необходимости срочно возвращаться нет. Но в августе того же года руководство Музея изящных искусств предложило Викентьеву вернуться. Для этого ему нужны были деньги на дорогу и разрешение на въезд в СССР. Запросили начальство.

В ожидании ответа по протекции профессора Голенищева Викентьев началчитатьлекции по древнеегипетской филологии в Каирском институте археологии. «Я встретил полное научное содействие со стороны нашего великого египтолога-лингвиста Вл. Сем. Голенищева, — писал Владимир Михайлович другу 30 мая 1924 года. — Я прослушал и целиком зафиксировал курс египетского языка, впервые прочитанный им в эту зиму в здешнем университете и представляющий собой изложение совершенно самостоятельно построенной египетской грамматики, существенно отличающейся в некоторых пунктах от грамматики Эрмана».

Ответ из Москвы наконец пришел, но совсем не такой, какого ждал Викентьев. С 1 февраля 1926 года его уволили из Музея изящных искусств. Почему так произошло? Ответа на этот вопрос Ольга Томашевич не нашла, видно, его хранят совсем другие архивы… В октябре 1999 года вместе с группой аккредитованных в Каире иностранных журналистов я отправился по приглашению Европейской комиссии — исполнительного органа Европейского союза — в Европу. Первой остановкой должен был стать Брюссель, где расположены основные учреждения Европейской комиссии. Именно в этом городе скончался Александр Пьянков, там он, должно быть, и похоронен. Я решил использовать эту поездку, чтобы попробовать найти могилу Пьянкова. Тем более что было кому мне помочь: в Брюсселе давно работал хорошо знакомый мне коллега, корреспондент «Труда» Никита Шевцов.

Я полагал, что, как и в Египте, русских в Бельгии хоронят на православных кладбищах. Вряд ли в Брюсселе их много — одно, максимум два. Ведь подавляющее большинство бельгийцев — католики. Но Шевцов меня разочаровал. «Здесь не принято делить кладбища по христианским конфессиям, — сказал он. — Хоронят вместе и католиков, и православных. А вот отпевают, конечно, по отдельности».

В Брюсселе есть русский православный храм, и мы отправились туда. Принадлежит он Русской православной церкви за границей. Храм возведен в 50-е годы в лучших традициях древнерусской архитектуры. Кстати, в состав созданной еще до Второй мировой войны комиссии по выбору лучшего проекта храма входил Иван Билибин. Но настоятеля храма — отца Николая, живущего при церкви, — на месте не оказалось. В этот и на следующий день мы звонили ему несколько раз, но общались лишь с автоответчиком.

Тогда Шевцов предложил съездить на самое престижное из брюссельских кладбищ, что-то вроде нашего Новодевичьего. Пьянков был ученым с мировым именем, и его вполне могли похоронить там. В кладбищенской конторе на каждый год заведена отдельная книга, разбитая, как телефонный справочник, по алфавиту. Так что найти нужную фамилию не представляет труда. Только вот Александра Пьянкова в книге за 1966 год мы так и не нашли.