Александр I и Наполеон

Дело в том, что 19 (по н. ст. 31) декабря, еще не зная об аннексии Ольденбурга, Александр 1, дабы нормализовать внешнеторговый оборот, ввел самый запретительный за всю историю XVIII–XIX вв. таможенный тариф на товары, «ввозимые по суше». Этот тариф, ударивший главным образом по французским товарам (английские контрабандно ввозились в Россию по морю), почти все историки — от А. Вандаля до М.Ф. Злотникова — расценили как «объявление таможенной войны Франции». Наполеон, ревниво следивший за соблюдением континентальной блокады каждым из своих сателлитов и союзников, воспринял русский тариф 1810 г., поднесенный ему в качестве новогоднего «презента», крайне болезненно — как предательский удар со стороны «друга». Александр же, естественно, возражал: тариф имеет целью не вредить интересам Франции, а блюсти интересы России, и затрагивает он Францию не более чем любое другое государство, с которым Россия «находится в дружбе»…

В течение января — марта 1811 г. обе стороны пикировались из-за Ольденбурга и русского тарифа, как вдруг русско-французский союз был ввергнут в третью фазу кризиса, едва не приведшую уже весной того года к войне. 29 и 30 марта военный министр герцогства Варшавского кн. Юзеф Понятовский (племянник последнего короля Польши Станислава Августа Понятовского) информировал резидента Франции в Варшаве, а тот — Наполеона о готовящемся нападении России на Польшу. Источник информации был более чем надежен: конфиденциальные письма Александра I к его другу и советнику А.А. Чарторыйскому от 25 декабря 1810 и 31 января 1811 г. [98] В них царь сообщал, что готовится начать войну против Наполеона с присоединения Польши к России, назвал число войск, «на которые можно рассчитывать в данное время» (200 тыс. русских и по 50 тыс. пруссаков, датчан, поляков), и дал задание Чарторыйскому склонить на сторону России националистические верхи Польши обещанием «либеральной конституции». Чарторыйский сразу же вступил в переговоры с Ю. Понятовским как признанным лидером польских националистов, которого он знал по совместной борьбе за свободу Польши в 1792–1793 гг. и так ему доверял, что рискнул изложить (если не показать?) ему письма Александра I. Понятовский же в то время был уже страстным поклонником Наполеона и поспешил выдать русскую затею своему кумиру.

Наполеон не преминул воздействовать на Александра прежде всего своей осведомленностью. 7 мая 1811 г. он заявил русскому послу А.Б. Куракину: «Будем говорить прямо. Вы хотите завладеть герцогством Варшавским, хотите в него вторгнуться!» То же самое он говорил спешно присланному от царя на переговоры флигель-адъютанту А.И. Чернышеву, то и дело повторяя, что он примет ответные меры: «Император Александр собрал 200 тысяч, я тоже выставлю 200 тысяч! Такой способ переговоров разорителен…» Куракин и Чернышев, как им было предписано инструкциями Александра и как сам Александр делал это в беседах с Коленкуром, заверяли Наполеона, что Россия никому не угрожает, но на вооружения Франции вынуждена будет ответить тем же. Разыгрывая друг перед другом только намерение прибегнуть к ответным мерам, обе стороны давно уже (с февраля — марта 1810 г.) взапуски готовились к войне.

Сигналом к началу военных приготовлений стала для них женитьба Наполеона на австрийской эрцгерцогине. Все поняли, что такой поворот внешнеполитического курса Франции с России на Австрию сулит в перспективе войну против России. Наполеон не хотел этой войны. С момента своего прихода к власти он стремился к миру и союзу с Россией. Ни в 1805, ни в 1806–1807 гг. он не поднимал меч против нее первым. Теперь же воевать с Россией было для него еще труднее и опаснее. По-прежнему, с 1808 г., он мог вести новую войну только одной рукой; другая была занята в Испании, отвлекавшей на себя до 400 тыс. его солдат. Кроме того, в разных концах Европы он держал гарнизоны, следившие за соблюдением континентальной блокады. Поход в Россию был опасен для Наполеона еще и потому, что приходилось оставлять в тылу весь континент, роптавший против его деспотизма. Наконец, учитывал он и пространства России (равные почти 50 Испаниям), тяготы ее климата, бездорожья, социального варварства (крепостного права). Уже перед отъездом в армию он признался Р. Савари: «Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне большую услугу».

Что же заставляло его идти на такую войну (оказавшуюся для него роковой) против собственного желания? Сила обстоятельств, столкновение интересов французской буржуазии и российских феодалов. У Наполеона была idée fixe — континентальная блокада. Только она могла обеспечить ему победу над Англией и, следовательно, европейскую гегемонию, при которой Франция хозяйски распоряжалась бы в Европе, а он — во Франции. Неудача блокады подорвала бы главенство Франции на континенте, а Наполеона лишила бы решающей в социальном и материальном смысле опоры внутри страны. Препятствовала же осуществлению континентальной блокады только Россия, нарушая при этом подписанный ею Тильзитский договор. Наполеон знал, что российские феодалы, ущемленные континентальной блокадой, вынуждают царя прикрывать нарушения договора. Переговоры (даже на высшем уровне, как в Эрфурте) ничего не дают. Значит, по логике Наполеона, надо принудить царизм к соблюдению блокады силой. К началу 1810 г. он уже решил, что война с Россией неизбежна, и, поскольку она обещала быть самой трудной и рискованной из всех его войн, развернул такие приготовления к ней, каких он, по его словам, «никогда еще до сих пор не делал».

Военный бюджет Франции рос таким образом: 1810 г. — 389 млн. франков, 1811 г. — 506 млн., 1812 г. — 556 млн. К концу 1811 г. общая численность ее войск, разбросанных по всей Европе, достигала (без польских соединений) 986,5 тыс. человек. Около половины из них готовились к нашествию на Россию. Мобилизуя свои силы, Наполеон старался проникнуть в тайны военных приготовлений России, наводнял ее лазутчиками и шпионами. Засылались даже разведчики-квартирьеры, одной из задач которых было обследование «путей в Индию».

Важным условием победы над Россией Наполеон считал ее политическую изоляцию. Он стремился, по выражению А.З. Манфреда, «перевернуть идею коалиций наизнанку», лишить Россию союзников, а самому заполучить их как можно больше. Его расчет был таков, что России придется вести борьбу одновременно на трех фронтах против пяти государств: на севере — против Швеции, на западе — против Франции, Австрии и Пруссии, на юге — против Турции.

Расчет казался верным. Пруссию и Австрию, недавно разгромленные, Наполеон заставил вступить с ним в союз против России: 24 февраля 1812 г. он заключил договор с Пруссией, а 14 марта — с Австрией. Пруссия обязалась дать ему 20 тыс. солдат, Австрия — 30 тыс. Что же касается Швеции и Турции, то они, по мысли Наполеона, должны были помочь ему в войне с Россией добровольно: Турция — потому, что она с 1806 г. сама воевала с Россией из-за Крыма, а Швеция — потому, что, во-первых, точила зубы на Россию из-за Финляндии, отнятой у нее в 1809 г., а во-вторых, фактическим правителем Швеции с 1810 г. стал избранный в угоду Наполеону престолонаследником старый фрондер, интриган, но все-таки маршал Франции Ж.Б. Бернадот.

В случае, если бы этот замысел Наполеона осуществился, Россия попала бы в катастрофическое положение. Но Наполеон и на этом не останавливался. У самых границ России он готов был в любой момент поднять против нее герцогство Варшавское, армия которого к марту 1811 г. насчитывала 60 тыс. человек…

Александр I уже в те дни, когда он деликатно отклонял брачные проекты Наполеона, счел войну с ним неизбежной и скорой. Царь тоже не хотел этой войны, опасаясь после Аустерлица и Фридланда главным образом самого Наполеона. 25 марта 1811 г. он так и написал Наполеону: «Величайший военный гений, который я признаю за Вашим Величеством, не оставляет мне никаких иллюзий относительно трудностей борьбы, которая может возникнуть между нами» [99]. Но уступить Наполеону, склониться под ярмо континентальной блокады Александр не мог, если бы даже захотел. Он был силен классовым чутьем и понимал, что «благородное российское дворянство», плоть от плоти которого был он сам, ориентируется на Англию против Франции и не позволит ему переориентировать Россию, как не позволило этого Павлу I. Поскольку же войны нельзя было избежать, царь приготовился к худшему, вдохновляясь примером испанцев. «Если император Наполеон начнет войну со мной, — говорил Александр Коленкуру в апреле 1811 г., — возможно, даже вероятно, он разобьет нас, но это не даст ему мира. Испанцы были часто биты, но они ни побеждены, ни покорены. Между тем, они не так далеки от Парижа, да и климат их и средства не наши <…> Я скорее отступлю на Камчатку, но не подпишу в моей завоеванной столице мира!»