История Парижской Коммуны 1871 года (ЛП)

XX. Россель заменяет Клюзере

Последний акт второго Исполкома состоял в назначении Росселя делегатом от военного ведомства. В тот же вечер (30‑го апреля) за ним послали. Он прибыл сразу, рассказал историю знаменательных осад и пообещал сделать Париж неприступным. Никто не спросил с него письменный план, сейчас же, как на сцене, его назначение подписали. Он сразу же написал в Совет: «Я принимаю эти трудные функции, но хочу вашей полной поддержки, чтобы не прогнуться под тяжким бременем обстоятельств».

Россель знал досконально эти обстоятельства. 25-дневный начальник генштаба, он был самым информированным человеком в Париже в отношении его военных ресурсов. Он был знаком с членами Совета, ЦК, офицерами, боеспособными силами, характером войск, которые взялся вести.

Вначале он взял неверную ноту в своем ответе офицеру Версаля, который призывал форт Исси сдаться. — «Дружок, как только ты позволишь себе обратиться к нам со столь оскорбительными призывами, я прикажу стрелять в твой белый флаг парламентера. Твой преданный товарищ». — Кондотьер допустил циничное легкомыслие. Он, грозивший стрелять в невинного солдата, и расточавший такие слова как «дружок» и «преданный товарищ» соратнику Галифе, был чужд великодушию Парижа и его гражданской войне.

Париж не понимали национальные гвардейцы, и еще меньше Россель. Он вообразил, что газета «Пер Дюшен» (Père Duchesne) была действительным рупором рабочих. Едва придя в министерство, он выступил за отправку национальных гвардейцев в казармы, за расстрелы дезертиров. Он пожелал расформировать легионы и сформировать из них полки с полковниками, назначенными им самим. ЦК, в который входили командиры легионов, выразил протест, батальоны пожаловались в Совет, который призвал Росселя. Он представлял свой проект в профессиональной манере, в здравых, точных словах, столь не похожих на декламации Пиа, что Совет поверил в приобретение нужного человека и был очарован. Все же его проект был направлен на расчленение Национальной гвардии, и Совет не больше чем Исполком понимал его генеральный план обороны. Он, конечно, потребовал, чтобы муниципалитетам поручили сбор оружия, лошадей и наказания непокорных, но не выдвинул ни одного обязательного условия.

Он не послал ни одного доклада о военной обстановке. Он отдал приказ о строительстве второй ограды из баррикад и трех крепостей на Монмартре, Трокадеро и Пантеона, но никогда не озаботил себя проверкой исполнения приказа. Он передал под командование генерала Вроблевски все войска и форты на левом берегу, но через три дня отобрал их у генерала и пожаловал Ла Сесилии, совершенно неспособному к такой роли. Он никогда не инструктировал генералов по вопросам наступления или обороны. Несмотря на редкие приступы активности, он, фактически, был столь инертен, что назначил Эдда командиром второго активного резерва в тот самый момент, когда, вопреки официальным приказам, Эд оставил форт Исси, которым командовал с того времени, как его отбили.

Версальцы возобновили яростные обстрелы. Снаряды, бомбы долбили казематы, картечь засыпала железом окопы. Ночью с 1‑го на 2‑е мая версальцы, проводившие внезапные ночные атаки, напали на станцию Кламар, которую захватили почти без борьбы, и атаковали замок Исси, который пришлось брать с боем на каждом шагу. Утром, 2‑го мая, форт снова оказался в положении, в каком был три дня назад. В руках солдат была даже часть деревни Исси. В течение дня вольные стрелки Парижа выбили их силой оружия. Эд, напрасно выпрашивавший подкрепления, отправился в военное ведомство, чтобы заявить, что он не останется, если не уволят Ветцеля. Ветцеля заменили Ла Сесилией, но Эд не вернулся в форт и передал командование своему начальнику штаба.

Таким образом, с 3‑го мая стало очевидным, что все происходило так же, как и при Клюзере, и ЦК становился более дерзким. Его все более отодвигали в тень, поскольку военная комиссия держала его на расстоянии. В ее заседаниях, становившихся все более сумбурными и бесполезными, редко принимало участие десять членов, бывало и меньше.

Меры Росселя в отношении легионов возвратили ЦК немного авторитета и смелости. 3‑го мая в согласии с командирами легионов, члены ЦК попросили у Совета права руководить и управлять военным ведомством. Россель пронюхал это и приказал арестовать одного из членов ЦК. Другие его члены вместе с легионерами по бокам, обнажившими свои сабли, вошли в ратушу, где их встретил Феликс Пиа, глубоко обеспокоенный странным самомнением, что они пришли схватить его. — В военном ведомстве ничего не делают, — говорили они — Все службы в полном беспорядке. ЦК предлагает взять их под свое руководство. Делегат займется проведением военных операций, ЦК будет управлять. — Феликс Пиа одобрил инициативу и доложил о ней Совету. Меньшинство возмутилось претензиями ЦК и даже выступило за арест его членов. Большинство передало вопрос в Комитет общественной безопасности, который издал указ, разрешающий сотрудничество военного ведомства с ЦК. Россель принял ситуацию такой, какая она есть, и сообщил о ней командирам корпусов. Несмотря на это, военная комиссия продолжала пикировки с ЦК.

Наши защитники дорого заплатили за эти маленькие кабинетные перевороты. Уставшие, получавшие дезориентирующие приказы, они теряли бдительность и подвергались, таким образом, внезапным нападениям. Самое ужасное нападение врасплох случилось в ночь с 3‑го на 4‑е мая на редут Мулен Саке, который защищали в это время 500 человек. Они спали в своих палатках, когда версальцы, захватив часовых, ворвались на редут и перебили около 50 федералов. Солдаты истыкали палатки штыками, нарезав трупы, а затем отступили, захватив пять орудий и уведя в плен 200 человек. Капитана 55‑го полка обвинили в выдаче пароля. Правда, как это ни невероятно, невыяснена! Совет так и не провел расследования этого инцидента.

Тьер заявил в своей издевательской депеше, что это был «блестящий налет» (147), поскольку его солдаты убили две сотни человек, что «такой была победа, о которой Коммуна может объявить в своих бюллетенях». Пленных, уведенных в Версаль, встретил элегантный сброд, который убивал время в кафе Сен‑Жермен, ставшее теперь резиденцией великосветской проституции, и который отправлялся на холмы смотреть, как снаряды бьют по стенам города и парижанам. Но чего стоили эти ничтожные забавы в сравнении с колонной пленных, которых им можно было бить, оплевывать, бранить тысячу раз, возрождая агонию Мато?

Простая зверская жестокость солдат была не так ужасна.

Эти жалкие люди были уверены в том, что федералы были ворами или пруссаками, и что они пытали пленных. Среди них были такие, кто, попав в Париж, долгое время отказывались от еды в страхе, что она отравлена. Офицеры поощряли распространение подобных жутких историй, некоторые даже верили им (148). Большая часть офицеров, прибывшая из Германии в состоянии крайнего раздражения против Парижа (149), публично заявляли: — Мы не дадим этим негодяям пощады — и они показали пример массовых казней. 25‑го апреля четверо национальных гвардейцев подверглись внезапному нападению кавалеристов в Бель—Апен близ Виль—Жуифа. На призыв сдаться они сложили оружие. Солдаты вели пленных, когда повстречался офицер и хладнокровно разрядил в револьвер в национальных гвардейцев. Двое из пленников были убиты, двое других оставлены умирать. Они смогли доползти до ближайших окопов, где один из них скончался (150). Другого отнесли в полевой госпиталь. Париж, осажденный прежде пруссаками, теперь стал объектом охоты тигров.

Эти зловещие предзнаменования судьбы для побежденных возмутили, но не просветили Совет. Беспорядок нарастал пугающими темпами. Россель делал вид, что ничего не происходит. Пиа, которого он часто заставлял умолкать одним словом, ненавидел его и никогда не прекращал подрывать его авторитет. — Вы видите этого человека, — говорил он романтикам, — это же предатель — автократ! После плана Трошю, план Росселя. — 8 мая он дал указание передать Домбровскому ответственность за проведение военных операций, оставив за Росселем лишь номинальные функции. Тот в этот же вечер поспешил в Комитет общественной безопасности и вынудил его отменить это указание (151). 4‑го мая Феликс Пиа отправил приказы генералу Вроблевски без уведомления Росселя. На следующий день Россель пожаловался в Совет о злонамеренном вмешательстве Комитета общественной безопасности, которое спутало все карты. — В этих условиях, я не могу нести ответственность за оборону, — говорил он и потребовал участия в открытых заседаниях, так как его всегда принимали в приватном порядке. Вместо того чтобы заставить его изложить свое план, члены Совета забавлялись тем, что заставили его сдавать экзамен, типа того, который прошли масоны. Старец Мио спросил, что Россель сделал в прошлом во имя демократии. Тот выпутался весьма искусно. — Я не буду утверждать, что глубоко изучил вопрос о социальных реформах, но мне внушает отвращение власть, которая только что подло предала Францию. Не знаю, каким будет новый порядок при социализме. Я верю в него, во всяком случае, он будет лучше, чем старый строй. — Ему задавали вопросы, на которые он отвечал выборочно, без помощи председателя Совета. Отвечал хладнокровно и точно, развеяв все их сомнения. Сорвал аплодисменты, но ничего более.