Император Николай II и заговор генералов

В стране же появилась усталость от войны. Упадочные настроения все больше распространялись по всей России. Циммервальдское воззвание распространялось успешно в рабочей, студенческой и полуинтеллигентской среде. Это настроение охватывало и левые фракции Думы – трудовиков и социал-демократов и, конечно, рабочую секцию Военно-промышленного комитета. Пораженческие настроения имели успех. Но все русское общество, науськиваемое прогрессивным блоком, винило во всем власть. Деятели прогрессивного блока, участвовавшие во всяких особых совещаниях, конечно, знали, как много было сделано властью для достижения победы. И зная все это, они продолжали утверждать, что власть «никуда не годится».

П. Милюков как лидер прогрессивного блока усиленно готовился к «штурму власти». Еще раньше его соратником по партии и блоку В. Маклаковым была напечатана статья в газете, которая называлась «Безумный шофер» и в которой проводилась мысль, что шофер, не умеющий править машиной, должен быть удален силой, если он сам не хочет уступить место «опытному вожатому». Все это, конечно, с радостью читалось повсюду, так как все понимали, о ком пишет Маклаков.

Но к открытию Думы 1 ноября 1916 года, после перерыва занятий, блок в лице своего лидера Милюкова готовил свою речь, в которой он открыто, нагло и цинично осмелился обвинить в измене Ее Величество Государыню Императрицу.

В своей «исторической (так ее назвал английский посол Бьюкенен) речи Милюков начал так: «Ядовитая сила подозрения уже дает обильные плоды. Из края в край земли русской расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются высоко и никого не щадят. Увы, господа, эти предупреждения, как и все другие, не были приняты во внимание. В результате в заявлении 28 председателей губернских управ, собравшихся в Москве 25 октября этого года, вы имеете следующие указания: «мучительное, страшное подозрение, зловещие слухи о предательстве и измене, о темных силах, борющихся в пользу Германии и стремящихся путем разрушения народного единства и сильной розни подготовить почву для позорного мира, перешли ныне в ясное сознание, что враждебная рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел. Естественно, что на этой почве возникают слухи о признании в правительственных кругах бесцельности дальнейшей борьбы, своевременности окончания войны и необходимости заключения сепаратного мира».

Далее Милюков патетически восклицает: «…как вы будете опровергать возможность подобных подозрений, когда кучка темных личностей руководит, в личных и низменных интересах, важнейшими государственными делами».

Назвав затем имена Штюрмера (тогда Председателя Совета министров), Распутина, кн. Андронникова, митр. Питирима, Манасевича-Мануйлова, Милюков процитировал австрийскую газету «Neue freie Presse», в которой говорилось о «победе придворной партии, которая группируется вокруг молодой царицы».

Все эти имена Милюков называл из статей немецких и австрийских газет, как «Berliner Tageblatt», «Der Bund» и др. Помимо этого Милюков привел какие-то газетные слухи о каких-то дамах, проживавших в Швейцарии, и которые якобы были теми лицами, которые близки к «германофильским» кругам русского правительства.

«Пропасть между думским большинством и властью стала непроходимой. Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе», – важно вещал Милюков. В своей речи Милюков, передавая все эти сплетни и клеветнические измышления под видом «раскрытия тайн первостепенного значения», часто повторял вопрос: что это, глупость или измена? И в конце заявил: «как будто трудно объяснить все только глупостью».

Мельгунов, подробно анализируя эту речь Милюкова, говорит: «В действительности “историческая” речь со стороны конкретного материала, легшего в той, что касается “измены”, абсолютно не выдерживает критики. Милюков считал себя в праве бросать тяжелые обвинения на основании более чем зыбком, что и побуждало эти обвинения на крайне правом фланге Думы рассматривать, как инсинуацию и клевету. Милюков заявил, что он “не чувствителен к выражениям Замысловского (“клеветник”!)» («Легенда о сепаратном мире»).

Но, несмотря на то что речь Милюкова была явно демагогической, лживой и недостойной настоящего общественного деятеля, на что претендовал этот оратор, она нашла шумное одобрение в «передовых» и «прогрессивных» кругах, в великосветских салонах и у членов Императорской Фамилии. И только член 2-й Думы Марков имел мужество тут же в Думе спросить Милюкова: «А ваша речь глупость или измена?» – на что Милюков с самомнением ответил: «Моя речь – есть заслуга перед родиной, которой вы не сделаете».

Опять-таки Мельгунов в своей «Легенде о сепаратном мире» говорит о речи Милюкова: «Обличительная демагогия – иначе назвать речь Милюкова нельзя – всегда имеет и свои отрицательные стороны. Гнусное слово “измена”, брошенное без учета отзвука в России и за границей, могло способствовать лишь тому, что ров между Верховной Властью и общественной оппозицией действительно стал непроходим».

После этой речи Штюрмер в своем докладе Государю 3 ноября заявил, что им возбуждено преследование по суду за клевету. В свое время Милюков уклонился от дачи по существу объяснений 1-го департамента Сената по этому делу, указав, что готов представить все доказательства в следственную комиссию, если она будет «наряжена над действиями министра».

Наступившая вскоре революция все это дело, конечно, прекратила. Ни Государь, ни Государыня никак не реагировали на «историческую» речь Милюкова. Было ли это ошибкой? Трудно сказать. В случае какой-либо реакции пришлось бы прибегнуть к очень решительным мерам, вплоть до крайних, что ввиду войны Государь не считал возможным сделать. Их Величества считали себя выше всех клеветнических выпадов антигосударственных элементов России.

Вслед за выступлением Милюкова выступил в Думе 3 ноября Шульгин. В своей речи Шульгин вторил своему лидеру по блоку, заявляя, что «ужас в том, что председатель Совета министров сюда не придет, объяснений не даст, обвинений не опровергнет, а устраивает судебную кляузу с членом Государственной Думы Милюковым». И эта речь, конечно, имела успех. Родзянко говорит, что «в историческом заседании 1 ноября 1916 года все было гласно и громко сказано. Как бы ни относиться к речам, произнесенным тогда с кафедры Государственной Думы, можно увидеть в них только боль за судьбу России» (М. Родзянко «Гос. Дума и февр. рев.»).

Но 19-го ноября 1916 года в Государственной Думе была произнесена еще одна речь. Произнес ее член Государственной Думы В.М. Пуришкевич. Перед речью в своем дневнике он пишет:

«В течение двух с половиной лет войны я был политическим мертвецом: я молчал, и в дни случайных наездов в Петроград, посещая Государственную Думу, сидел на заседаниях ее простым зрителем.

Я позволил себе нарушить мой обет молчания и нарушил его не для политической борьбы, не для сведения счетов с партиями других убеждений, а только для того, чтобы дать возможность докатиться к подножию трона тем думам русских народных масс и той горечи, обиды великого русского фронта, которые накопляются и растут с каждым днем на всем протяжении России, не видящей исхода из положения, в которое ее поставили царские министры, обратившиеся в марионеток, нити от коих прочно забрали в свои руки Григорий Распутин и Императрица Александра Федоровна, этот злой гений России и Царя, оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и народу, которые должны были стать для нее предметом забот, любви и попечения». «…Я с чувством глубочайшей горечи наблюдал день ото дня упадок авторитета и обаяния Царского имени в войсковых частях, и увы! не только среди офицерской, но и в толще солдатской среды, – и причина тому одна – Григорий Распутин».

В своей речи Пуришкевич сказал: «Зло идет от тех темных сил, от тех влияний, которые двигают на места тех или других лиц, которые не способны и не могут их занимать.

Ночи последние не могу спать, даю Вам честное слово. Лежу с открытыми глазами и мне представляется целый ряд телеграмм, сведений, записок, то к одному, то к другому министру, чаще всего к Протопопову». «Япозволю сейчас обратиться помимо Думы, я обращаюсь к Совету министров. Если у министров долг выше карьеры, то идите к Царю и скажите, что дальше так быть нельзя. Это не бойкот власти, это долг ваш перед Государем» (В. Пуришкевич «Дневник чл. Гос. Думы»).