Русская революция. Россия под большевиками. 1918-1924

* Процент евреев в фашистском движении был «гораздо выше, чем в населении вообще» (см.: Sternhell Z. The Birth of Fascist Ideology. Princeton, 1994. P. 5). Согласно итальянской статистике, в фашистскую партию вступило 22,5% итальянских евреев, при том что они составляли всего 6,12% всего населения (См.: De Felice R. Storia degli italiani sotto il fascismo. Torino, 1972. P. 74; Cannistrano P.V. Historical Dictionary of Fascist Italy. Westport, Conn., 1982. P. 400—407). Информация любезно предоставлена мне г-ном Марио Шнайдером.

Засилье евреев в коммунистическом руководстве вовсе не означало, что российское еврейство было прокоммунистическим. Евреи в большевистских рядах — Троцкие, Зиновьевы, Каменевы, Свердловы и радеки — не говорили от лица евреев, поскольку порвали со своей средой задолго до революции. Они никого не представляли, кроме себя самих. Не следует забывать также, что в течение революции и гражданской войны партия большевиков оставалась партией меньшинства, самоизбранным органом, члены которого не выражали политических чаяний масс: Ленин признавал, что коммунисты были каплей воды в море народа²⁸⁰ . Другими словами, хотя многие коммунисты были евреями, немногие евреи были коммунистами. Когда российское еврейство получало возможность выразить свои политические предпочтения, как это случилось в 1917 г., оно отдавало их не большевикам, а либо сионистам, либо партиям демократическо-социалистического направления*. Результаты выборов в Учредительное собрание показали, что большевики получили поддержку не в тех районах, где имелась высокая концентрация еврейского населения (в черте оседлости), но в вооруженных силах и в великорусских городах, то есть там, где евреев почти не было**. Перепись своих членов, проведенная компартией в 1922 г., показала, что только 959 евреев присоединились к партии до 1917-го***. Так что когда главный раввин Москвы Яков Мазех, услышав, как Троцкий отрицает свое еврейство и отказывается помогать своему народу, сказал на это, что Троцкие делают революцию, а бронштейны платят по счетам, это было не совсем шуткой²⁸¹ .

* «Когда большевики пришли к власти, безусловно преобладающей силой в жизни российского еврейства был сионизм» (Levin N. Jews in the Soviet Union. Vol. 1. P. 87). На Всероссийском еврейском съезде в 1917 г. сионистские кандидаты получили 60% голосов (Gitelman Z. Jewish Nationality and Soviet Politics. Princeton, 1972. P. 79).

** В тех губерниях, где происходили самые тяжелые погромы, за большевиков голосовало меньшинство: в Волынской — 4,4%, в Киевской — 4,0%, в Полтавской — 5,6%. Только в Екатеринославской губернии большевики собрали 17,9% голосов, но даже и это было значительно ниже, чем среднее по стране — 24%, собранное ими в основном в северных великорусских губерниях (см.: Спирин A.M. Классы и партии в гражданской войне в России. М., 1968. С. 416-419).

*** Трайнин И.П. СССР и национальная проблема. М., 1924. С. 26—27. Можно вспомнить еще и то, что евреев было непропорционально много среди шпионов царской охранки (см.: Daly J. The Watchful State. Ph. D. dissertation. Harvard University, 1992. P. 144).

В ходе гражданской войны еврейское сообщество, зажатое в тиски бело-красного конфликта, все чаще стало принимать сторону коммунистов: делало оно это не от действительного предпочтения, но из инстинкта самосохранения. Когда летом 1919 г. на Украину пришли белые, евреи приветствовали их, потому что успели настрадаться от большевистской власти — если не как евреи, то как «буржуи»²⁸² . Политика белых, терпимая к погромам и изгонявшая евреев с управленческих должностей, быстро их отрезвила. Отведав власти белых, украинское еврейство стало искать защиты у Красной Армии. Возник порочный круг: евреев обвиняли в симпатиях к большевикам и подвергали гонениям, что в результате заставляло их в целях выживания бросаться к большевикам; смена политических симпатий оправдывала в глазах гонителей дальнейшие преследования.

* * *

Армия адмирала Колчака практически перестала существовать в ноябре 1919 г., когда она превратилась в неуправляемую толпу, руководствовавшуюся принципом — спасайся, кто может. Тысячи офицеров с женами и сожительницами, толпы солдат и гражданских лиц устремились беспорядочно на восток: кто мог позволить себе, ехал на поезде, остальные довольствовались лошадью с телегой, а то и шли пешком. Раненых и больных бросали на месте. На ничейных землях между наступающей и отступающей армиями грабили, убивали и насиловали мародеры, преимущественно казаки. Исчезло всякое подобие власти. Русские привыкли, чтобы им говорили, что делать; традиционно политическая инициатива принимала у них ту или иную форму протеста. Теперь же, когда не осталось никого, кто мог отдавать приказы и кому можно было бы противиться, они пришли в смятение. Иностранные наблюдатели изумлялись при виде фатализма русских перед лицом бедствий: один из них отмечал, что в горе женщины, как правило, плачут, а мужчины запивают.

Все устремились в Омск в надежде, что найдут там защиту: приток беженцев увеличил население города со 120 000 до 500000 человек: «Когда основной контингент войск Колчака прибыл в Омск, они стали свидетелями невыразимо тяжелых обстоятельств. Беженцы запрудили улицы, железнодорожный вокзал, общественные здания. Колеса транспорта по втулку увязали в дорожной грязи. Солдаты и члены их семей бродили от дома к дому, прося хлеба. Офицерские жены занимались проституцией, чтобы спастись от голода. Тысячи человек, у кого были деньги, тратили их на пьяные дебоши в трактирах. На тротуарах насмерть замерзали матери с младенцами. Дети теряли родителей, бесчисленное количество сирот гибло в тщетном поиске тепла и пищи. Магазины часто грабили, некоторые из них испуганные хозяева закрывали вообще. Военные оркестры пытались поддерживать жалкое подобие веселья в общественных местах, но им это плохо удавалось. Омск погружался в трясину скорби... Положение раненых невозможно описать. Страдальцы часто лежали по двое на одной кровати, а в некоторых госпиталях и общественных зданиях их клали просто на пол. На бинты нарезали простыни, скатерти, женское нижнее белье. Антисептиков и опиатов практически не существовало»²⁸³ .