Люди советской тюрьмы

Затем, потоптавшись у двери, спросил:

— О чем спор?

— Нового старосту выбирали, — неожиданно объявил Тихон Гринь.

— Кого выбрали? — повернулся к нему энкаведист.

— Покудова еще никого. Прения у нас.

— Ладно! Выбирайте! Только без шума! После скажете, кого выбрали, — бросил дежурный и удалился в сопровождении надзирателей.

Вожак "шпаны" опять кинулся к Тихону.

— Да кто ты такой есть, что не успел в камеру войтить, как свои порядки тут наводишь?

— Человек, — спокойно ответил казак.

— Вижу, что не слон, хотя на него и похожий.

— Имя мое — Тихон, а кличка — Гринь.

— Гри-и-инь? — удивленно протянул Митька и заговорил сразу изменившимся тоном, просительно-заискивающим, каким говорят малолетние беспризорники со взрослыми ворами:

— Дяденька! Что ж ты нам про это по-хорошему не сказал? Ведь твоя кличка каждому уркачу знакомая. Мы бы тебя и ногтем не тронули. А ты сразу в драчку полез.

— Ты первый начал, — поправил его казак. Митька приложил обе руки к груди.

— Так я же, дяденька, не знал. Извиняюсь… А мое староство… да бери его себе. Жми камеру, как хочешь. Мне не жалко!

— Старостой будет тот, кого камера выберет; кто ее жать не станет, как ты жал, — решительно сказал Тихон.

— Пожалуйста! Не возражаю! Даже наоборот, приветствую, — с торопливой готовностью согласился вожак "шпаны".

Старостой камера единогласно избрала Тихона. За него голосовали даже все урки по приказу Митьки.

Новый староста сказал своим избирателям очень краткую, но внушительную речь:

— Выбрали вы меня старостой, господа-граждане заключенные, так держитесь порядку, какой я тут поставлю. А порядок надобен такой. В камере всем быть вместях, а не врозь. Друг за дружку держаться, помогать и не обижать никого. Силу свою не тратить в драчках и бездельных спорах, а сохранять для допросов. Там она нужнее. Грабиловки и воровства не потерплю, а ежели появятся доносчики либо сексоты, пускай на на себя пеняют. Моя расправа с ними будет ксрсткая: кулаками. Камерную работу исполняют все по очереди… Вот и весь мой сказ. Согласны, что-ли?

Избиратели ответили ему многоголосым хором:

— Согласны! Согласны!

Тихон подошел к Митьке и ладонью хлопнул его по плечу.

— Свою шайку, брат-ка, ты на уздечку возьми! Не то худо будет. Хуже, чем нынче было!

Вор поежился от удара широкой ладони. Пробормотал заискивающе:

— Возьму, возьму! Будьте уверочки!

И, поглаживая плечо, добавил:

— Ну и лапка у тебя, дяденька!

— То-то, лапка. Гляди, как бы она тебя не погладила, — усмехнулся казак.

— Зырю в оба глаза, — поспешил заверить его Митька.

Тираническое владычество "шпаны" в камере сменилось мирным и спокойным арестантским бытием, прерываемым лишь ночными вызовами на допросы. Тихон Гринь управлял камерой мудро и справедливо. Случаи нарушения установленного им здесь порядка были редкими, да и то исключительно со стороны урок. Воровство и доносительство прекратились совсем.

Результаты спокойной жизни камеры не замедлили сказаться: теперь заключенные более успешно сопротивлялись следователям и теломеханикам на допросах.

Просидев в элистинской тюрьме полтора года, "сальские ковбои" были, под усиленным конвоем, отправлены на суд в Ростов. На этапе им дали единственную остановку в ставропольской тюрьме. Здесь их развели по разным камерам. Тихон попал в нашу.

У нас он пробыл неделю и за это время ничем особенным не отличился. Постоянно был спокоен, неразговорчив, в камерные дела не вмешивался и в споры заключенных с надзирателями не вступал. На наши расспросы об его подвигах отвечал коротко и неохотно:

— Не мы одни воевали супротив большевиков. Многие бились. Ничего дивного в том нет и сказывать про то нечего!

Дважды в сутки он молился, после подъема и перед отбоем ко сну. Став на колени в углу камеры лицом к востоку, истово и широко крестился и клал земные поклоны.

Нас он называл по-своему: "господа-граждане".

— А почему же не товарищи? Или для вас это слово совсем плохое? — спросил его однажды Пронин.

— Слово-то не плохое было, да большевики его испоганили. До того испоганили, что языку моему оно противно. Потому и зову всех господами и гражданами. Мне так легче и другим не обидно, — объяснил казак…

Из камеры его вызвали с вещами ночью. Он неторопливо собрался, трижды перекрестился на восток, поклонился нам в пояс и сказал:

— Прощевайте, господа-граждане, узники советские! Да не гневайтесь на меня, ежели кого обидел чем! А главное — держитесь крепко и вместях супротив врагов тутошних. Покудова пули в затылке нет, держаться надобно!.. Прощевайте. Бог вам в помочь!..

Несколько месяцев спустя, в одной тюремной камере услышал я новую песню. Ее пели хором урки, пели с выкриками, свистом, притопыванием под аккомпанимент щелканья двух десятков деревянных ложек:

Первые же слова песни потянули меня к поющим:

Сочинил песню, если судить о ней по ее содержанию и стилю, несомненно, какой-то урочий поэт. Была она довольно длинной и воспевала главные подвиги Тихона Гриня, в том числе и последний, тогда мне неизвестный. Этим подвигом был смелый и дерзкий побег партизанского атамана и его "ковбоев" из тюремного вагона, в котором их везли из Ставрополя в Ростов. Близ станции Кавказской они обезоружили охрану и, когда поезд замедлил ход, соскочили с него и скрылись…

Свое отношение к атаману "сальских ковбоев", да.

Вероятно не только свое, а и многих северо-кавказских уголовников, их поэт выражал в следующих словах:

10. "Агитация с топором в руках"

Лицо у Корней Панфилова костляво-веселое. Как улыбающийся череп. Улыбка никогда не сходит с него "и постоянно светится в зеленоватых, слегка подернутых тюремной мутью глазах.

Переступив порог нашей камеры, он, на традиционные вопросы заключенных, дал необычные ответы:

— За что арестован?

— За смех.

— В чем обвиняешься?

— В антисоветском смехе.

— Брось трепаться!

— Правду говорю. Над советской властью насмехался. За это мне пришивают агитацию с топором в руках.

Последняя фраза означала, что его обвиняют по второй части десятого параграфа 58-й статьи в "антисоветской агитации с призывами к свержению существующего государственного строя".

— Кто вы такой? — спросил я, заинтересовавшись им.

— Трижды бывший и картинка к речи Сталина, — «ответил он, подмигнув мне… — Вы говорите какими-то загадками.

— Сию минуту вам их разгадаю. Я бывший колхозник бывший студент и бывший вольный гражданин СССР. А что касается картинки, вспомните слова Сталина: "Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее". И скорей смотрите на меня. Разве неправда?

Камера расхохоталась.

— Действительно! Худущий и веселый, как скелет, — сквозь смех произнес Костя Потапов.

— Расскажите нам все по порядку! Вашу биографию и ваше дело, — попросил новичка Пронин.

— Пожалуйста, если вам не скучно будет слушать. Свою очень несложную биографию Панфилов рассказал интересно и живо, пересыпав ее множеством антисоветских анекдотов, шуток и острот. В начале коллективизации он, совсем молодым парнем, бежал из голодавшего кубанского колхоза в город, работал там на постройках, а затем поступил учиться на рабфак. В первый же год учебы его арестовали "за язык", т. е. за рассказывание антисоветских анекдотов, которые он сам сочинял. Просидев в лагере два года, бежал оттуда, но попался опять "за язык и смех".