Римская диктатура последнего века Республики

Хр. Мейер в контексте общих тезисов Т. Моммзена и Г. Ферреро определил сулланскую конституцию как консервативную реставрацию, может быть, последнюю и самую значительную. Вместе с тем он считал ее неудачной попыткой сохранить «старый порядок», причем методами, вызвавшими недовольство самой аристократии ^{350}. Созвучные идеи были высказаны и К. Кристом, который считает Суллу пленником (Gefangener) римской традиции, стремившимся реставрировать традиционную политическую систему. Правда, К. Крист делает по сравнению с Хр. Мейером больший акцент на деструктивном характере сулланской конституции. По мнению К. Криста, реставрация, предпринятая Суллой, была тотальной и систематичной, но она бескомпромиссно и последовательно противостояла существовавшей тенденции политического и социального развития, игнорировала интересы различных слоев римского общества, а потому имела деструктивный характер, провоцировала широкий фронт противников и была обречена на скорую отмену ^{351}.

Не отказываясь от общих оценок Т. Моммзена, Ф. Фрёлих поставил вопрос о том, были ли у Суллы оформленные идеи государственности. По его мнению, главным в сулланском законодательстве и политической практике было преобладание идеи господства олигархии и стремление к личному возвышению ^{352}. Такая постановка вопроса определила развитие нового взгляда на законодательство и политическую практику Суллы.

Чуть позднее Ж. Каркопино отчетливо и однозначно отказался от моммзеновской парадигмы. Его концепция сводилась к тому, что Сулла не был сторонником ни одной из социальных сил, он стремился к единоличной власти и стал, таким образом, выразителем развивающейся монархической тенденции в Риме и прототипом Цезаря ^{353}. В связи с этим Ж. Каркопино расценивал законодательную и политическую практику Суллы не как консервативно-реставраторскую, а как реформаторско-монархическую. Созвучна концепции Ж. Каркопино аргументация К. Ланзани, Р. Сайма, И. Бляйкена и др. ^{354} Очень осторожно она была высказана и Дж. Отемом, который считал, что реформы Суллы «установили некий режим завуалированной монархии» ^{355}.

В рамках общей концепции Ж. Каркопино давал оценки сулланской конституции Р. Ю. Виппер. Он определил ее как консервативную и даже реакционную, но при этом чрезвычайно противоречивую, поскольку Сулле приходилось осуществлять две взаимно противоположные цели: сокращать авторитет народа, но проводить для него реквизиции и конфискации. Таким образом, по мнению Р. Ю. Виппера, субъективно Сулла действовал как реставратор, но объективно вынужден был встать на путь революции. В этом смысле он был основателем империи и монархии ^{356}.

Принципиально отвергли взгляд на сулланскую конституцию как консервативно-реставраторскую Э. Габба и Э. Бэдиан. Они расценивали Суллу как большего «новатора» и реформатора, чем его противники, проводившие достаточно сбалансированную и умеренную политику, особенно Цинна. При этом в отличие от Ж. Каркопино они сняли вопрос и о наличии у Суллы осознанных монархических планов. Э. Габба видел в Сулле аристократического реформатора, подчеркивал закономерность, историческую целесообразность и положительное значение его реформ, которое состояло в унификации и романизации Италии ^{357}. Э. Бэдиан признавал реформаторский характер конституции Суллы, но считал его революционером-авантюристом ^{358}.

К сходным оценкам пришел и Ф. Инар. Он опроверг как концепцию Т. Моммзена, так и Ж. Каркопино: Сулла не был консервативным реставратором и не был прототипом монархии Цезаря, но он пытался создать новый аристократический режим, который превосходил традиционное представление ^{359}.

Таким образом, существующие в исторической литературе оценки конституции Суллы чрезвычайно неоднозначны и противоречивы. Сулла представляется, с одной стороны, как консервативный реставратор, действовавший в интересах римской аристократии, и в этом контексте — как патриот-государственник; с другой — как новатор, способствовавший развитию в Риме монархических и имперских тенденций; с одной стороны, конституция Суллы определяется как конструктивная, несущая благо для государства, с другой — как деструктивная, породившая широкое недовольство и новый социально-политический кризис.

Такое, по многим аспектам принципиальное расхождение оценок вполне объяснимо: конституция Суллы явилась в период перехода Рима от civitas к территориальному государству, от гражданской общины к имперским отношениям. В ней неизбежно должны были отразиться консервативная и динамичная тенденции. Не случайно в последнее время историки либо отказываются от определения характера и социально-политической значимости Корнелиевых законов [37], либо делают акцент на их своеобразии [38].

На наш взгляд, конституция Суллы была вызвана широким спектром причин и имела широкое социально-политическое направление. Она отвечала субъективному желанию Суллы восстановить сенатскую республику, политическую роль сената и авторитет сенаторского сословия. Однако при этом законодательство Суллы не было принципиальной антивсаднической политикой, хотя современники и делали акцент на ненависти Суллы по отношению к всадническому сословию (Cic. Pro Cluent., 151).

Среди сторонников Суллы было много представителей всаднического сословия, например, Гней Помпеи, Красе и др. Некоторых из них Сулла ввел в сенат. В процентном соотношении официальное число проскрибированных сенаторов не меньше, чем всадников. Известно, что традиционное число сенаторов в Риме было 300 человек. В официальные проскрипционные списки были внесены имена приблизительно 90 сенаторов, что составило 30% от их общего числа. Если учесть, что в результате гражданской войны марианцев и сулланцев часть сенаторов погибла, то этот процент окажется еще больше. Число всадников, имена которых были официально внесены в список, составляло примерно 1600 человек при общем количестве представителей всаднического сословия примерно в 5000—8000 человек [39]. Число проскрибированных всадников составило, таким образом, 32—20%.

Вместе с тем на каждого представителя этих доминировавших в экономическом и политическом отношении сословий приходился десяток лиц из числа рядовых римских граждан и муниципального населения.

Хотя Сулла и ограничил судебные полномочия всадников, но представители всадничества были введены в сенат и на деле вполне могли привлекаться к участию в судебных разбирательствах ^{360}.

Несмотря на то что в Азии был установлен фиксированный трибут, торгово-ростовщическая деятельность всадников здесь продолжалась. П. А. Брант считает даже возможным говорить о сохранении относительно неизменных экономических позиции всадничества ^{361}.

Законодательство Суллы в целом не изменило структурно сословную ситуацию в Риме. По своим целям и задачам оно имело не столько социальный, сколько политический характер ^{362}. Сулла стремился к укреплению республиканской потестарной системы в ее классической для Рима форме — сенатской республики. В условиях глубокого и всеобъемлющего кризиса римской civitas сделать это можно было только силовым давлением. Отсюда автократизм Суллы и террористические методы осуществления задуманных мероприятий.