Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- За товарища Люсина, - сказал он, - который вместе со своим дружком прилетел к нам в самый тяжелый момент. Другой бы не прилетел в такое время.

Таня хорошо помнила это время, когда немецкая охранная дивизия прочесывала леса вокруг Смоленска. Время и правда было неважное. Правдой было и то, что этот капитан из газеты, Люсин, когда прилетел, сам напросился и участвовал в нескольких операциях. Для себя и для других Каширин считал все это само собой разумеющимся. Но капитан был человек из Москвы, из газеты, он прилетел, хотя мог бы и не прилетать, и ходил в операции, хотя мог бы в не ходить! В общем, по Каширину выходило, что и капитан из газеты, и его товарищ были почти героями.

Среди этих подогретых спиртом похвал и связанных с ними воспоминаний, встреченный радостными возгласами, вошел Гурский, тот второй корреспондент, который был у них в бригаде вместе с Люсиным. Тогда в бригаду, Таня хорошо помнила это, он прилетал в гимнастерке без знаков различия, в безрукавке, ватнике и пилотке. А сейчас вошел в номер в штатском пальто, в шляпе и, сбросив пальто на кресло, оказался в костюме и накрахмаленной белой рубашке с галстуком. И только надетая поверх костюма меховая безрукавка напоминала о его прежнем виде, в каком он прилетал в бригаду. Он удобно развалился в кресле и сразу же принялся шутить, чуть-чуть заикаясь, так, словно внутри него от времени до времени что-то вдруг заедало.

- Я вижу, вы тут, воспользовавшись моим отсутствием, п-производите в герои Люсина... Н-не делайте этого, потому что вся наша редакция уже и так стонет от п-проявленного им героизма, и, между прочим, совершенно напрасно. Я вам открою секрет того, как мы попали к вам. Редактор вызвал нас и спросил: хотим ли мы лететь в т-тыл? Мы не возражали, разумеется. А когда выяснилось, что редактор, говоря "т-тыл", имеет в виду н-направление, совершенно п-противоположное тому, которое имели в виду мы, то отступать было уже п-поздно. И мы с Люсиным, как м-мужественные люди, сказали единственное, что нам оставалось сказать: есть...

- Не ломай дурочку, - сказал Люсин.

- Скажите лучше, когда прилетите к нам еще раз? - спросил Каширин.

- Откровенно говоря, думаю, что никогда, - сказал Гурский. Хорошенького п-понемножку. Прошу обратить внимание на мою п-полную откровенность. От Люсина вы ее не дождетесь. А вы п-полетите туда, обратно? - обратился он к Тане.

- Нет, - сказала она.

- И очень п-правильно сделаете.

- И не жалко вам будет отпустить туда одного Каширина? - спросил Люсин у Тани.

- Не обращайте внимания на его вопросы, - сказал Гурский, кивнув на Люсина. - Он молодой и красивый и п-поэтому считает, что может задавать женщинам любые глуп-пейшие вопросы. Он еще не догадывается, что женщины ценят в ч-человеке ум гораздо чаще, чем это п-принято считать. А теперь п-позвольте задать вам с-сравнительно более умный вопрос. Как вы себя чувствуете?

- Почти хорошо, - сказала Таня.

- К-каширин говорил мне, что у вас отпуск п-после больницы. А вы мне говорили, когда я был там у вас, п-помните, что у вас есть п-папа и мама, т-только вы не знаете где. В-вы узнали, где они?

- Я послала телеграмму и жду ответа.

- Вот это умно. Я бы лично д-дорого дал, чтобы съездить к своим п-папе и м-маме.

- А ты попросись у редактора, - сказал Люсин.

- П-просятся дети в уборную, - сказал Гурский, - и собачки во д-двор. А мужчины во время войны п-просятся на фронт. А в остальных случаях ждут, пока им п-предложат что-нибудь другое, а если им не предлагают, они и не п-просятся. И это, между п-прочим, вп-полне серьезно.

- Это правильно, - сказал вдруг Гусаров, должно быть подумав о своем.

- А почему? - не согласился Каширин. - Все же вы как-никак слетали к нам, в партизанский край, могли после этого и сказать редактору...

- С-слушай, Каширин, - сказал Гурский, - т-ты слишком добрая д-душа. Ты можешь нас исп-портить, боюсь даже, что ты начинаешь нас п-портить. Между прочим, я бы хотел знать, какие п-подвиги ты уже пприписал нам с Люсиным по широте твоей души. Лично я твердо п-помню все, чего я не совершал. Но боюсь, что Люсина может п-подвести п-память.

Люсин, слушая все это, то смеялся, то отшучивался и, подсев к Тане, настойчиво заботился о том, чтобы она пила свой портвейн.

Он и правда был очень красивый - светло-русый, с синими глазами, но красота его, под стать фамилии, была какая-то девичья, вкрадчивая.

- Послушай, Люсин, - сказал Гурский, - я хочу предложить один т-тост, но п-перестань ей подливать. Во-первых, она недавно вышла из госпиталя и, по-моему, уже побледнела. А во-вторых, п-по-моему, ты не в ее вкусе.

- Нет, почему же... - Тане Люсин действительно не нравился, но она не любила, когда ее опекали.

- В таком случае п-простите.

Таня почувствовала, как Люсин тесно придвинулся к ней плечом, но, заметив испытующий взгляд Гурского, не стала отодвигаться.

- А выпить я хочу вот за что, - сказал Гурский. - Я тебя полюбил, Каширин, за то, что ты храбрей меня. Я бы еще п-подумал, прежде чем снова лететь туда, к вам, а ты допьешь с нами водку и н-ночью п-полетишь. Я пью за то, чтобы ты, п-при всей твоей храбрости и даже н-несмотря на нее, оставался жив до самого п-последнего часа войны. Постарайся, п-пожалуйста, очень тебя п-прошу. И за вас тоже, товарищ Гусаров...

- Ладно, постараемся, - сказал Каширин, чокаясь с Гурским. - Только зачем панихиду завел? Даже не похоже на тебя.

- Во-п-первых, если уж уп-потреблять церковные термины, то это не п-панихида, а молебен. А во-вторых, - Гурский вдруг повернулся к Люсину, представляешь себе, м-меня редактор в-вызвал - Петя Пустовалов п-погиб. Пришла телеграмма с Донского фронта... П-пошел с десантом на танке - и убит. Редактор ск-казал, чтобы мы с т-тобой были г-готовы к в-вылету на Донской. Вместо н-него. Понимаешь, уже третий час никак не могу п-привыкнуть к тому, что его нет... - Лицо Гурского стало печальным, толстый нос покраснел, а из-под очков выкатилась слеза, которую он небрежно смахнул со щеки пальцем.

Все несколько секунд молчали.

- Да, неожиданная смерть... - сказал Люсин. - Всего месяц на фронте - и уже погиб, а мы с тобой с первого дня трубим, и ничего...

- А ты п-перестань козырять тем, что ты с первого дня. Это п-пошло!

- Почему пошло?

- А п-потому, что уже погибли, п-по крайней мере, миллионы людей, которые начали воевать не с первого дня. Ты так говоришь, что мы с тобой воюем с п-первого дня, как будто мы от этого стали людьми п-первого сорта. Это представление о войне д-достойно гимназистов. Пустовалов полетел на фронт, когда ему п-приказали - не раньше и не позже, и это в п-порядке вещей...

Он сердился, но Тане показалось, что он сердится не на Люсина - Люсин просто попался ему под руку. Он сердился не на Люсина, а на смерть, унесшую какого-то человека, дорогого для него и безразличного для Люсина.

- Редактор сказал, - после молчания проговорил Гурский, - в телеграмме написано, что Пустовалов хорошо вел себя п-перед смертью. Не п-перевариваю этого слова - "вел". "Хорошо вел", "плохо вел" - можно п-подумать, что мы в детском саду. И п-потом он еще сказал мне с оттенком гордости, что теперь, считая Пустовалова, у нас в редакции уже д-десять погибших. Так сказал, как будто ему не хватало П-пустовалова для ровного счета...

- Ну и что вы ему ответили? - спросил Гусаров.

- Ничего. Это не такая простая п-проблема. То, что в редакции уже п-порядочные потери, - значит, что наши корреспонденты действительно торчат на п-передовой. И это п-правильно. И в этом смысле я п-понимаю редактора, тем более что он сам, когда едет на фронт, всегда лезет на п-передовую. Но когда говорят о мертвом, что он хорошо себя вел, мне это п-почему-то п-противно!

- Десять человек!.. - покачал головой Каширин. - А сколько из них писателей?

- П-половина.

Каширин снова покачал головой.

- Не качай головой, Каширин, - сказал Гурский, - т-ты любишь писателей, но ни черта не п-понимаешь в литературе. Я знаю, какие ты давал приказания, когда мы с Люсиным ходили там, у тебя, на операцию, - б-беречь и п-прикрывать собой...