Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

По сказанию московских вестовщиков, казаки по городам слушали Дорошенка потому, что к нему пристали «лучшие люди казаки». Тем не менее, однакож, казацкая голота шумела в кабаках по-прежнему, похвалялась уйти в числе сорока тысяч за Пороги, грозила отправить к московскому царю посольство с предложением — очищать на его имя города, и распространяла слух, будто у Конецпольского и у поляков задумано, уменьшив казаков, ввести в Киеве и во всех «литовских» городах «римскую веру», то есть унию.

Обезопасив себя до поры до времени со стороны домашней орды, Конецпольский получил возможность оборонить северные области Польши от Густава Адольфа, который в это время напал с новоустроенною им шведскою армиею на Лифляндию и Померанию. Но знаменитая борьба польского фельдмаршала с лучшим полководцем его времени отвлекла к северу боевые силы, которыми Польша до сих пор прикрывала себя от азиатских хищников.

Хотя поляки и успокоили турецкое правительство уведомлением, что казаки побиты и морские челны их сожжены, но своевольная казацкая голота, поддерживаемая своими благоприятелями, не замедлила снарядить новые чайки, и появилась на Черном море, к ужасу торговых кораблей, кому бы они ни принадлежали.

Это дало туркам предлог, или, пожалуй, право развязать руки татарам, которым обыкновенно запрещалось опустошать польско-русские области, доколе король держал в узде казацкую орду. Война с Густавом Адольфом тянулась до 1629 года, и во все это время юго-восточные окраины Польши были выставляемы на добычу народа, существовавшего набегами.

От местной шляхты требовалось не только крайнее напряжение сил, но и единодушие в самой системе отражения хищников. Эту задачу выполнила она блистательно. В исключительном своем положении она доказала, что казачество, подчиненное интересам общественным, может внушать историку такое же сочувствие, как и все, чем обеспечивается целость общества. Вместе с тем она представляла еще одно свидетельство, — что казацкий героизм ведет свое начало не от тех личностей, которые стяжали Запорожскому войску поблажливый титул панов-мододцов, а от тех, которые черпали боевое мужество в защите домашних очагов и общественных святилищ. Здесь казаками, то есть наездниками, выступавшими против наездников, являлись не «выпорошки» семейного и общественного быта, а крупные и мелкие землевладельцы, в сопровождении тех вооруженных дружин, без которых не мог тогда существовать ни один панский и шляхетский дом, и под начальством панских «почтов», которые заключали в себе и опытных наездников, и опытных вождей.

Из числа предводителей таких почтов, или дружин, выдавался тогда военными способностями «рукодайный слуга» дома Замойских и «региментар» охранной силы его, Стефан Хмелецкий, носивший титул брацлавского хорунжего. Занимая в этом доме такое место, какое занимал сперва Косинский, а потом Наливайко в доме Острожских, он играл важную роль в победе Конецпольского над татарами в 1624-м и в его походе на казаков Жмайла в 1625 году. За свою сторожевую и охранную службу получал он от Фомы Замойского содержание, которое далеко превосходило жалованье, отпускаемое королем всей запорожской старшине с её гетманом, или «старшим», что показывает сравнительную благонадежность панских и запорожских полководцев, а вместе с тем характеризует и запорожский быт, основанный, как у татар, на произвольной добыче.

Когда было решено двинуть коронные силы против шведов, местные землевладельцы, по соглашению с коронным гетманом, сделали Хмелецкого гетманским наместником по охранению границ от буджацких татар, которых вождь Кантемир, или Кровавый Меч, не мог забыть поражения, нанесенного ему Конецпольским, и готовился к новому вторжению в Лехистан. Но в 1626 году опасность грозила Хмелецкому разом и со стороны буджаков, и со стороны Крыма.

Толпы запорожских добычников пограбили степные улусы крымских татар. Крымцы решились отомстить казакам, вернее сказать — панам за казаков, и пришли «великою ордою» под Белую Церковь. К счастью, реестровики состояли в дружеских сношениях с Хмелецким, подобно тому, как низовцы прежнего времени имели свои связи с панскими дружинниками Косинским и Наливайком. Хмелецкий приспел к ним вовремя на помощь, и поразил крымцев так, как бивал их во времена оны литовский гетман, князь Острожский.

Никто из предводителей пограничных ополчений, даже сам Конецпольский, не усвоил себе татарской тактики и стратегии в такой степени, как Стефан Хмелецкий. По отзывам современников, он первый показал свету, что Орду можно не только настигнуть, но и принудить к битве в открытом поле. Популярность Хмелецкого, как охранителя границ, возросла до баснословности, и дала ему средства соединить под своим предводительством все наличные средства защиты польско-русской колонизации от азиатских чужеядников.

Напрасно Кантемир выжидал возможности обновить свою наездническую славу. Наконец ему показалось, что благоприятное для того время наступило. В 1629 году Конецпольский был поглощен борьбой с Густавом Адольфом больше, нежели когда-либо, а реестровые казаки, остававшиеся в Украине под старшинством Михаила Дорошенка, снова поладили с крымцами, и, собрав толпу выписанной из реестра голоты, пошли в Крым на помощь одному Гирею против другого. Они явили себя там героями, достойными лучшего дела, но были разбиты турками, принявшими участие в крымской усобице, и голова падшего в битве Дорошенка была взоткнута на стенах Кафы, разоренной, лет восемь тому назад, Сагайдачным. Хмелецкий лишился в днепровских казаках важной поддержки; но и без них отразил Кантемира так блистательно, что затмил славу самого Конецпольского.

Победа знаменитого коронного гетмана над Кровавым Мечом в 1624 году была прославляема в современных «новинах», как в России — Мамаево побоище. Важность оказанной Хмелецким польско-русскому краю услуги засвидетельствована современниками еще выразительнее. История «шляхетского народа» не представляет другого подобного примера общественной награды за военные подвиги. В это время киевский воевода Фома Замойский занял пост коронного канцлера, и преложил в сенате сделать его рукодайного слугу, Хмелецкого, вместо самого себя, киевским воеводою. Предложение было необычайное; но паны Рады, всегда делившиеся на партии в вопросах о дигнитарствах, не воспротивились тому, чтобы «панского слугу» посадить, как воеводу, в сенаторские кресла.

То был самый разумный политический шаг. Один Хмелецкий был способен воеводский пост в Киевском крае сделать устоем казако-шляхетской взаимности. Казак по ремеслу, он был талантом воина равен Сагайдачному, которого превосходил мягкостью сердца и умственным развитием. Своею популярностью и своим уменьем соединять в одно предприятие дикие элементы общества с элементами культурными, он мог бы совершать подвиги, превосходящие все, чем был полезен Польше гениальный наездник. Но гибельная судьба аристократической республики не дала шляхетскому народу видеть результаты его истинно гражданственного отношения к талантам панского слуги и прославить отечество той людскостью, которою была проникнута польская жизнь, пока не исказили её клерикалы. Хмелецкий скончался, не успевши вступить в свою должность.

С его смертью польский горизонт затмился снова тучею, которая была разогнана Конецпольским у Курукова Озера. Блестящие действия коронного гетмана против шведов заставили Густава Адольфа просить у Польши мира; но шведский поход повлек за собой новый поход против казаков.

Это великое для Польши несчастье произошло, главным образом, из того источника, из которого вытекли самые гибельные политические и общественные бедствия польско-русской республики.

При неограниченной почти свободе каждой шляхетской личности, государственные доходы в Польше собирались беспорядочно, а контролировались еще беспорядочнее.

Королевская казна никогда не имела средств, которые были бы достаточны для ведения с кем-бы то ни было войны, а правительственные лица всячески противодействовали королю в учреждении постоянного войска. Они заставляли короля делить между собой государственные имущества в виде староств и вечистых пожалований, с обязательством помогать государству, как деньгами, так и людьми, — с обязательством, которое было гарантировано только общественным мнением. Деньги собирались в казну с королевских и панских имений не иначе, как по приговору земских послов. Тем же приговором определялось и количество так называемого платного или грошевого войска. В поддержку набираемой в короткое время армии, землевладельцы снаряжали на собственный счет военных людей, под именем панских почтов, надворных казаков, драгун, рейтар, которыми паны нередко предводительствовали лично, в качестве вольных гетманов. Эти дружины вербовались из безземельной шляхты, которая, по ремеслу своему, составляла в польско-русском обществе самое древнее, исконное казачество, но большею частью — из настоящих казаков, именно тех, которые находили более для себя выгодным служить в надворном панском войске, нежели в так называемом Запорожском. Подобно тому, как члены шляхетского общества, обеднев, или провинясь перед королем и республикой, вступали в казацкое товарищество, члены этого товарищества, будучи выписаны из казацкого реестра, искали службы панской.