Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

В польско-русской республике вопрос казачества соединился теперь с вопросом церкви самым зловещим для панов образом, а между тем казачество приняло новый, весьма опасный характер.

До Хотинской войны, как это видно из актов Ольшанской и Раставицкой коммиссий, казакующая шляхта допускала в свое товарищество только ремесленников да торговцев. Но когда этим королевским и панским поданным велели выписаться из казаков, а потом снова позвали на войну, «выписанные запорожские казаки» увеличили число свое целыми десятками тысяч «беглецов от плуга», дабы тем прочнее вкорениться под войсковым присудом своим там, где от них требовали крепостной зависимости.

Подобно тому, как по казацкому вопросу королевское правительство сделало уступку, обнаружившую слабость предержащей власти, оно сделало такую же уступку и по вопросу церковному. При жизни архиереев, занимавших места свои законно, оно дозволило противозаконно умножившемуся войску, или старшине этого войска, поставить на те самые места твердых в предковской вере и в русской старине людей, называемых схизматиками, то есть раскольниками.

Казацкие предводители сблизились таким образом с верховниками анти-униатской церкви, и в свои петиции на сейм, сверх трех головоломных пунктов (о дозволении казакам пребывать самосудно в королевских и панских имениях, гостевать на Черном море и увеличить число Запорожского войска), стали вписывать еще просьбы о том, чтобы король низложил ставленников римского папы и утвердил ставленников патриарших.

Если бы в Избе сеймовых послов от земства и в Избе сенаторской хлопотали о том же и польско-русские землевладельцы православного исповедания, это было бы весьма прискорбное для королевской партии явление; но оно не разыгралось бы такими ужасами в будущем, как разномыслие с казаками Древинских, Киселей и всех тех ораторов, которые вопияли на сеймах о претерпеваемых православными гонениях, но ни разу не заикнулись о том, чего домогались казаки со слов Иова Борецкого и Христофора II Радивила.

Законность церковной унии была признана, если не одобрением, то молчанием православного дворянства польского, и тем же молчанием признавалась противозаконность новых православных архиереев. Между тем православные паны являлись весьма часто земскими послами на сейме, им принадлежало veto римских трибунов и, произнеся его, каждый из них мог бы уничтожить все текущие постановления шляхетского государственного собрания. Но ни один сейм не был что называется сорван из-за того, что отступившие от православия владыки признали главенство римского папы. Так тесно православные паны были связаны другими, более важными для них интересами с панами католическими.

Эта тесная связь давала в руки казакам весьма опасное оружие, хотя силу его казаки поняли только впоследствии, — именно: что слова лях и пан сделались у них однозначащими.

Покамест, казачество находилось еще в том периоде своего развития, который соответствует беззаботному детству и отрочеству. Казаков занимал, покамест, один широкий произвол ссориться и мириться с кем угодно и как угодно. Они вмешивались в уличные драки, не как представители целой корпорации, а как приятели одних и враги других личностей. Таким образом, в 1618 году, был ими утоплен в проруби под Выдубицким монастырем наместник, то есть эконом униатского митрополита Иосифа Велямина Рутского, Антоний Грекович, некогда член виленского церковного братства. Таким образом были ими избиты и ограблены в Богуслове жиды, проливавшие, по их словам, христианскую кровь. Таким образом, на походе к Хотину, ограбили они богатого жида в Белой Церкви, будто бы за то, что у него в подвале нашли образ Христа Спасителя, прибитый к полу гвоздями. Таким образом нанимались они в граничники к одному пану против другого, и помогали им во взаимных наездах, не обращая внимания на то, который из них был католик и который — православник, или же дрались в панских ссорах из-за собаки, причем, в виде панского имущества, грабили и православные храмы.

Самым выразительным доказательством их невнимания к делу веры и церкви могут служить униатские подвиги полотского архиепископа Иосафата Кунцевича, возбудившие уже в 1618 году громкие протесты православных сеймовых ораторов и повсеместные вопли малорусского духовенства. Казаки, в лице атамана Одинца и его 15-ти товарищей, не считали этих подвигов посягательством на свою веру до конца жизни Кунцевича (1623), и не сделали ему ни одной укоризны. Между тем история знает, что печерский архимандрит Никифор Тур, еще в 1594 году ходил с наемными казаками в Новогрудский повет, и отвоевал у каштеляна Полубенского несколько захваченных им у Киево-печерской лавры деревень; а о казаках Сагайдачного пишет участник Хотинской войны, Яков Собеский, что они вооруженными толпами бродили для грабежа по всей Белоруссии. Кстати вспомнить и секретное донесение королевского агента Оборницкого, подкупавшего казаков для войны против Османа II: что они, во время похода к Днестру, столько наделали разорений в королевских и панских имениях, что едва ли турки и татары сделали бы больше.

Вопреки заявлению казацкого историка [40], будто бы, по отпадении панов от малорусских народных интересов, казаки взяли знамя веры и были единственными борцами за православную церковь и русскую народность, товарищи Иова Борецкого, спасенные Сагайдачным от королевских мандатов, не смели иначе появляться в своих епархиях, как тайком — то в среде церковного братства, то в каком-нибудь монашеском общежитии. Новый киевский митрополит возлагал надежды всего больше на ученого Мелетия Смотрицкого, титулярного архиепископа полоцкого, в виду малообразованного, хоть и красноречивого Кунцевича. Смотрицкий воспитывался за границею по протекции князя Василия, у которого отец его служил дворянином. Покровительствуемое протестантами Радивилами братство Св. Духа хлопотало у патриарха Феофана об его посвящении, и дало ему пристанище в своем монастыре. Отсюда рассылал он монахов и священников для поддержания в мещанах белорусских городов приверженности к древней греческой вере, которой противопоставлялась уния, как «вера новая», иначе «вера римская». Нетерпеливее всех сносили бремя новой веры жители города Витебска, в котором Кунцевич имел свою резиденцию. Они были стеснены до такой степени, что совершали богослужение только в шалаше, построенном вне города, за рекой Двиной. В положении Витебска находились и другие белорусские города, но случаю было угодно вызвать в нем, помимо казаков, катастрофу, незабвенную ни для восточной, ни для западной церкви.

Утром 12 ноября 1623 года, в воскресенье, православный священник, по-униатски раскольник, переправлялся тайком из города на противоположный берег Двины для богослужения в «заречной будке», как называли униаты молельню православных.

Архидиакон Кунцевича схватил его, как злодея, избил до полусмерти и запер в архиепископской кухне. Эта инквизиционная сцена взволновала весь город, присмиревший, как и другие города, перед законом о церковной унии, который применялся к православным мещанам с казуистическою последовательностью. Загудел древний вечевой колокол. Кунцевича вытащили из архиерейской палаты, убили тут же топорами и бросили в реку.

Кровавое событие навело ужас на королевскую партию. Вообразили, что началась религиозная война, как в Немецкой империи. Имя Наливайка, зловещее в устах папистов имя, воскресло в фантастических потемках, как вампир, которому суждено было пить благороднейшую кровь нации. Подозревали, что Витебск состоит в заговоре со всеми малорусскими городами, что душой заговора были схизматики архиереи, Борецкий и Смотрицкий, а его телом — запорожское казачество.

Но прошел один, прошел и другой месяц. Волнение в обществе попов и монахов продолжалось по-прежнему, местами больше прежнего, но мещанские общины не предпринимали ничего враждебного в качестве оскорбленных религиантов. Под конец 1624 года правительство прислало в Витебск военно-судную коммиссию. Она отсекла головы нескольким десяткам витебских мещан, конфисковала имущество, как тех, которые попали под королевский меч, так и тех, которые успели бежать в недоступную для униатской деятельности казацкую Украину, но не открыла ни заговора между малорусскими городами, ни стачки витебских мещан с казаками.