Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

Опасные в глазах трусливых клерикалов, наши мещанские муниципии, в настоящем случае, оказались ничтожными. Они были деморализованы и старою иерархиею своею, и своими пришлыми членами, представлявшими грязный осадок заграничного протестантства. За весьма редкими исключениями, без которых не могло бы существовать ни одно общество, это была нравственная гниль, выделявшая из себя казачество и торгашество, взаимно друг другу нужные, но не способные к последовательной деятельности в столь важном вопросе, как защита веры и церкви.

Разделенное на соперничавшие между собою города и соперничавшие в самих городах цехи, малорусское мещанство могло только вскипать местами по случаю какой-нибудь кровавой сцены, но для интриги и заговора против иноверного правительства стояло на слишком низком уровне гражданственности. Невежливое, завистливое и жадное к нечистой поживе, оно представляло довольно легкую добычу для своих соблазнителей и, вдаваясь, из меркантильных интересов, в уличные драки с иноверцами, торговало под рукой с иезуитами запечатыванием православных церквей. Образовавшись из смешения протестантских забродников с теми горожанами, которые были поставою развратных доуниатских архиереев и вечно пьяных попов, не могло наше мещанство почерпнуть от них ни великодушной твердости, ни задушевной преданности национальной вере и церкви, а покровительство шаткого в своих убеждениях дома князей Острожских не сообщило клиентам этого дома ни единства действий, ни благородства поступков.

Какова была нравственная атмосфера этого прославленного нашими историками дома, показал на себе, в числе прочих, и питомец его Мелетий Смотрицкий, ученейший и талантливейший человек своей среды. Он мужествовал до тех пор, пока попутный ветер дул в его парус. Но лишь только церковный горизонт затмился грозными тучами, он малодушно покинул беспомощную родину и бежал на греко-русский восток.

Вернувшись оттуда через несколько лет, заговорил он в духе своих гонителей, продал православие наследнику князей Острожских, князю Заславскому, за Дерманский монастырь, и занялся в нем полемическими сочинениями в пользу папского главенства.

То было время общего переполоха малоруссов, которым Москва указала путь к спасению их древней веры, но которых руководить и оборонять не была еще в силах.

Подобно тому, как сторонники униатской проповеди перетрусили от слухов про витебский бунт, поборники церковного единения с Москвою, в свою очередь, вообразили, что Сигизмунд III последует примеру своего приятеля, Фердинанда II, и начнет у себя в Польше такие гонения, каким в Немецкой империи подвергались чехи.

В самом деле королевская партия, застращав белорусских мещан розысками и казнью витебцев, в видах общественного спокойствия, то есть покорности «римской вере», воспретила «греческую схизму», и ввела унию не только в самом Витебске, но и в Полотске, Могилеве, Орше. Наконец королевским декретом повелено было принять унию и всем вообще нешляхетным жителям Белоруссии.

Слухи, как водится, предупреждали события. Киевская земля, в которую доселе не было хода новоизобретенной папистами вере, ожидала со дня на день подобного же декрета. Все такие истории, как утопление униата Грековича в проруби и нападение на жидов, сделались предметом страха для прикосновенных к ним так или иначе людей.

Вероятность религиозного переворота была несомненна, и местичи «матери русских городов», не смотря на свои связи с отважными запорожцами, показали, что они такие же торгаши, как и белорусцы. У них рядом с церковными братчиками, опиравшимися на мужественных иноков, существовала партия, предпочитавшая милости иноверного короля внушениям своего духовенства. Эта партия выступила теперь на сцену действия, под предводительством киевского войта, Ходыки. Оказался и в среде самого духовенства искатель мирских благ паче царствия Божия, которое проповедовал, — священник церкви Св. Василия, Иван Юзефович. Предупреждая королевский декрет, эти достойные люди объявили митрополита Иова Борецкого бунтовщиком, позорили его всякими словами, и принялись запечатывать приходские церкви.

Под влиянием общего негодования православников, были призваны кем-то готовые ко всяким услугам запорожцы. Они распечатали церкви, схватили Ходыку с его соумышленниками, а предателю Юзефовичу отсекли голову. Молва приписывала призвание казаков самому Борецкому, но в этом не заподозрило его ни следствие, произведенное местными властями, ни военно-судная коммиссия, покаравшая казаков через год за их грабежи и разбои.

Характер деятельности Иова Борецкого был совсем иной. Это был ревностный и вместе кроткий пастырь церкви. Будучи еще приходским священником в Киеве, он прославился редким в тот век милосердием к сиротам и вдовицам, бескорыстными трудами на пользу просвещения и евангельскою щедростью к убогим; а когда из игуменов Михайловского монастыря, по общему желанию жителей Киева, был возведен в сан митрополита, первым его делом было — созвать собор для начертания программы действий в духе всепобеждающего христианского терпения. В этом достопамятном акте, известном под именем «Советования о Благочестии», восстановленная православная иерархия, между прочим, постановила:

- отвергнуть сперва всякую злобу и грех от самих себя, да будет по апостолу: «вы есте чисти», и да не будет: «но не вси»;

- хваля веру и обряды восточной церкви, порицать и обличать всякие другие, но делать это духовно, рассудительно, согласно с писанием и без злоречия;

- терпеливо и покорно сносить все обиды, как от духовных, так и от мирских людей, не мстя за себя ни словами, ни проклятиями, ни иными какими-либо средствами;

- возбуждать и приготовлять к святому мученичеству, как самих себя, так и сердца народа, дабы каждый радостно переносил расхищение и грабеж своего имущества, и терпел от властей притеснения пенями, узничество, наконец, охотно шел бы и на смерть зная, что вера наша основана кровью, что кровью охраняла она себя от всех ересей, и что те пункты веры и те догматы, для соблюдения которых мы не хотим соединяться с римскою церковью, облиты кровью;

- хотя бы на православных низвергались отныне стрелы, мечи, огонь и воды, но епископы должны один другому преемствовать, и чины церковные не должны прекращаться;

- призвать из Святой Афонской горы и привести преподобных мужей Россов, в том числе блаженных Киприана и Иоанна, прозванием Вишенского, вместе с прочими там обретающимися (Россами), житием и богословием цветущими.

Несомненно (сказано в заключение «Советования о Благочестии»), что только такими поступками и способами мы привлечем к себе и убедим, как городской и сельский народ, так и дворянство. Тогда исчезнут и выдумки, которые против нас изображают, тогда и тиранния должна прекратиться, и уния уничтожиться.

Стоя на такой высоте христианского пастырства, слагатели соборного акта могли только удерживать казаков от уличной расправы, а не прибегать к подобной защите «древнего русского благочестия». Тем не менее, однакож, утопление одного униата в проруби, убийство другого среди Витебска и беззаконная казнь третьего в Киеве бросали на православную церковь некоторую тень. Если подозрительность папистов соединяла дело Наливайка с делом православия, назвав православие Наливайковой сектою, то теперь участие Борецкого в казацких похождениях не подлежало, в устах молвы, никакому сомнению, и сама паства его охотно тому верила. Чего боялся Борецкий во время своего советования о благочестии, то и случилось. О православных руководителях народа нельзя было теперь сказать: «вы есте чисти», без прибавки: «но не вси». Без умысла очутились они как бы в кровавом союзе с руководителями запорожского казачества. Их дело сделалось теперь как бы общим; их отношения к правительству — как бы одинаковыми.

Правительство и без того уже досадовало на казацкие петиции в пользу противозаконной иерархии. Теперь оно стало придумывать средства, каким бы способом разлучить военную корпорацию с церковною. Между тем страх ответственности за казацкое самоуправство привел православных архиереев к поступку, который мог остаться безнаказанным только в стране, державшейся, как говорилось, неурядицею.