Распутин. Выстрелы из прошлого

А ведь они были! И никуда не деться от того факта, что российская империя – ее министры, ее генералы, ее политиканы – несет свою долю вины за то, что события развернулись именно таким образом. За то, что случилась война, которую после ее окончания никто, разумеется, не называл еще Первой мировой – а попросту Великой…

Вот об этом долгом, сложном процессе, где столкнулись встречные амбиции, где с обеих сторон проявили неосмотрительность и заносчивость, где по обе стороны границы точили клювы «ястребы», я и собираюсь рассказать…

А для этого нам придется пройти по основным узелкам крепшего российско-германского противостояния, медленного скольжения в пропасть, занявшего почти полсотни лет.

И вернуться придется не куда-нибудь, а в 1865 г. от Рождества Христова, когда цесаревича Александра было решено женить.

В XIX столетии Большая Политика еще в огромной степени зависела от личности правящего в той или иной стране монарха – поскольку на карте тогдашней Европы кроме Франции значилась одна-единственная республика – Швейцарская конфедерация (истины ради следует добавить, что она не имела ни малейшего влияния на европейские дела по причине своей, скажем прямо, незначительности. До почетной и влиятельной роли «европейской кладовой» было еще далеко). Во всех остальных державах – и великих, и крохотных – чинно восседали на престолах императоры и короли, великие герцоги и князья.

(Въедливый читатель может меня поправить: мол, существовали еще и республики-крошки – Андорра и Сан-Марино. Я и сам помню. Но мы не в игрушки играем…)

Одним словом, от монарха зависело чрезвычайно много – от его личных пристрастий и мнений, от его убеждений и взглядов, от его успехов или неудач на любовном фронте, от его характера и интеллекта, даже, пожалуй что, от его настроения. Такая уж была эпоха, что поделаешь.

Так вот, в 1865 г. на двадцать втором году жизни умер наследник российского престола Николай Александрович – старший брат будущего императора Александра. Тот, кого как раз тщательнейшим образом, со всем усердием и готовили к роли императора. А вот Александра не готовили вообще, потому что никто не ожидал такого поворота событий.

Это, пожалуй, первый узелок – умер тот, кого готовили, а наследником стал человек, для которого это оказалось нешуточным сюрпризом. На примере Николая I мы убедились, что и «рядовой необученный» цесаревич способен проявить себя лучшим образом – но, по-моему, с Александром не тот случай….

Уже через год, в 1866-м, он получил серьезнейшую психологическую травму, которая просто не могла не вызвать в его душе, его личности некую трещинку…

Александр II решил женить наследника Николая на датской принцессе Дагмаре, чтобы провести, по его мнению, некую «чрезвычайно важную политическую комбинацию». Никто до сих пор так и не смог понять, в чем заключалась важность и вообще смысл этой комбинации. По крайней мере, объяснений этого шага я в нашей исторической литературе не встречал. Какой глубинный смысл был в том, чтобы породниться с Данией, только что разгромленной Пруссией и жаждавшей отмщения, знал, наверное, один только Александр II, но его уже не спросишь… С точки зрения традиционных русских интересов, следовало бы подыскать какую-нибудь из германских принцесс…

Но Александру понадобилась в качестве супруги Николая именно датчанка Дагмара. И после смерти Николая он стал убеждать Александра, что во имя высших государственных интересов тот должен жениться на невесте покойного брата.

Ситуация осложнялась тем, что Александр был без памяти влюблен в юную фрейлину Марию Мещерскую – причем настолько, что всерьез собирался ради женитьбы на ней отказаться от престола…

Как именно отец его все же убедил, навсегда останется тайной. И Александр женился на Дагмаре. Осложнялось все еще и тем, что сам-то Александр II, вкручивая сыну о долге и высоких принципах, в то же время практически открыто крутил очередной роман с другой фрейлиной, семнадцатилетней княжной Катенькой Долгорукой – при живой жене. Запутанные получились психологические коллизии. Что сын думал об отце в этих условиях, лучше не гадать…

А главное – на российском троне впоследствии оказалась императрица, ненавидевшая Пруссию (а значит, и выросшую из нее Германскую империю) прямо-таки патологически. Александр III был не из тех мужей, которыми жена может вертеть как ей угодно, но все равно факт остается фактом: на русском троне появилась ненавистница Германии, женщина незаурядная, умная и властная, уже во времена Николая II создавшая, по сути, второй, параллельный центр государственного управления… Нацеленный в первую очередь против Германии.

Кстати, а что в том самом 1866 г. поделывала мирная, белая и пушистая Франция?

А всего-навсего готовила наступательную войну против Пруссии (не впервые в своей истории). Планы были самые серьезные и разрабатывались вдумчиво: предполагалось заключить военный союз с Австрией (которой незадолго до того Пруссия нанесла поражение), ударить с двух сторон, соединившись у Лейпцига.

По неведомой причине эти планы так и не претворились в жизнь – но в Пруссии о них узнали. И, что вполне логично, стали считать Францию противником номер один, от которого исходит главная угроза. Как любой на месте пруссаков.

Пикантная подробность, характеризующая белых и пушистых французов – хотя и относящаяся к более позднему времени. В Первую мировую французы немало проклятий отпускали по поводу «коварства» Германии, вторгшейся в нейтральную Бельгию. Вот только не упоминали о том, что еще в 1911 г. начальник французского генерального штаба В. Мишель разрабатывал стратегический план, по которому в случае необходимости в нейтральную Бельгию должна была вторгнуться французская армия… Лягушатники всегда жили по двойному стандарту: то, что со стороны Германии «коварство», для них самих – «военная необходимость…»

Франция хорохорилась и бряцала оружием не просто так, не с бухты-барахты. Это была старая, последовательная политика. История вопроса об истоках французской агрессивности достаточно интересна, и читателей с ней стоит познакомить хотя бы вкратце.

Еще во времена кардинала Ришелье и д'Артаньяна Франция самым активным образом участвовала в Тридцатилетней войне, буквально обезлюдившей некоторые провинции Германии. Не унималась и далее. Немцы ей ничего особенно не сделали – всего-навсего в средневековые времена произошло несколько войн между ними и французами. Ничего из ряда вон выходящего – нормальный уровень средневекового зверства, как выражался дон Румата.

Но Франция считала себя великой державой – а потому полагала, что имеет право по своему усмотрению кроить и перекраивать политическую карту Центральной Европы. Немцев она как раз и выбрала себе в супостаты. Как я уже говорил, неплохо иметь конкретного супостата – можно твердить, что он вечно угрожает, вечно во всем виноват, своих собственных граждан гораздо легче «строить» и давить новыми налогами, объясняя это тем, что необходимо все силы и средства сосредоточить на борьбе с супостатом…

К середине XVIII века во Франции боролись два влиятельных лагеря: «морской» и «континентальный».

Душой первого был некий Дюпле, считавший, что все силы и средства нужно нацелить на захват заморских колоний, прежде всего в Индии, откуда следует вытеснить англичан – а потом вытеснять их по всему земному шару из прочих богатых мест. Дюпле был лицом насквозь заинтересованным, поскольку как раз и занимал пост генерал-губернатора французской Индии. В те времена у Франции тоже имелись обширные колонии и в Индии, и в Северной Америке, и еще неизвестно было, кто кого оттуда вытеснит: англичане французов или наоборот…

«Континентальщики», наоборот, полагали, что за колонии не следует особенно держаться – и выгоды особенной нет, и народ тамошний в отдалении от центральной власти разболтался, проявляет опасное свободомыслие… А потому следует все силы бросить как раз на то, чтобы господствовать в Центральной Европе. И стараться, чтобы там не возникло мало-мальски сильного немецкого государства – никаких соперников! Тогдашняя Пруссия была еще слабой, поэтому французы всю свою энергию направили против Австрии. Одним словом, идея была проста: немцы не должны быть сильными, и точка! А то кто их знает, вдруг конкуренты образуются… Естественно, как и бывает в таких случаях, все это маскировалось всевозможными красивыми словами – французы благородные и добрые, немцы злые и коварные, французы защищают свои национальные ценности, а немцы – тупые агрессоры…