Я был адютантом генерала Андерса

До наступления сумерек я прибыл в штаб бригады. Бригада вновь переменила свою стоянку. Продолжала отступать. На этот раз уже безо всякого соприкосновения с неприятелем, а лишь в результате сложившейся общей обстановки, в частности отхода десятой дивизии. Отыскались все полки бригады. Они получили приказ к отступлению и занятию своих позиций в новой местности, находившейся в тридцати километрах дальше на восток. Там они должны были ждать новых приказов.

К сожалению, приказов из армии не поступало. По сути и фронта уже не было. Отступали и мы. Никто не мог дать себе отчета в том, что, собственно говоря, происходит. Никакие известия до нас не доходили. Связи с армией по-прежнему не имелось.

6 сентября вблизи Бжезин, под Лодзью, вдруг пронесся слух, будто немцы окружают нас и уже приближаются их передовые части. Сразу же началась паника и разнобой в отдаче приказов. Полковник Гробицкий вызвал к себе подполковника Моссора, который со своим полком всегда находился под рукой, и отдал ему следующий приказ:

— Господин подполковник, бригада будет двигаться в направлении Варшавы (карт не было). Вы останетесь на этом скрещении дорог и будете оказывать сопротивление. Вы должны продержаться здесь до вечера (было 10 часов утра), даже если бы Вам вместе с полком пришлось погибнуть. Вы должны выстоять, иначе бригаду не спасти.

Подполковник Моссор, слушая приказ, кивал головой. Тяжело. Но приказ остается приказом. Он остановил свой полк и с тех пор об этом полку мы ничего не знали до конца войны. Был слух, что этот отважный командир довел свой полк до Варшавы и там принимал участие в обороне столицы.

В это время произошел мелкий, но неприятный и, к сожалению, характерный эпизод. Как я уже говорил, по армии прошел никем не проверенный слух, будто за нами идут немцы, и их мотоциклисты вот-вот должны появиться. Начальник штаба бригады подполковник Витковский, чтобы лично проверить достоверность слуха, сколько в нем правды, сел в коляску мотоцикла. Взял с собой улана, посадив его на седло за водителем, и направился в сторону, откуда ожидался противник.

Мы стояли в деревне, а за изгородью по направлению к шоссе была установлена противотанковая пушечка. Уланы, обслуживающие пушчонку, хорошо видели, как подполковник Витковский отправлялся и их командир лично перед этим с ним разговаривал. Вдруг через несколько минут нас поднял на ноги внезапный выстрел из этой пушки. Но так как стрельбы больше не было, мы не обратили особого внимания на происшедшее. Однако вскоре к нам подъехал на лошади Витковский, весь залитый кровью, едва державшийся в седле, в изорванной одежде. На вопрос о том, что произошло, подполковник рассказал, что когда он возвращался, в него с расстоянии каких-нибудь трехсот шагов выстрелили из этой пушки. Выстрел был такой меткий, что оторвал водителю мотоцикла голову, а улану, сидевшему за ним, этим же снарядом пробило грудь. Подполковник же вместе с мотоциклом упал в ров, расшибся, ободрал лицо и вывихнул руку. Когда он выкарабкался и пытался идти в сторону деревни, уланы узнали его и дали коня, на котором он и приехал к нам.

О противнике сообщений не поступало, а шоссе в том направлении, откуда он мог появиться, было свободно на протяжении многих километров. Подполковник после своего рассказа отправился в госпиталь в Варшаву. А тех двоих наскоро похоронили.

Бригада начала отходить. Ускоренным маршем двигались к Варшаве. Никакие приказы до нас так и не доходили, а ждали их с нетерпением как в армии, так и в бригаде, не проявляя при этом никакой собственной инициативы, никакой предприимчивости, ни малейшего действия, продиктованного требованием обстановки. Полная апатия.

А возможности драться и уничтожать врага имелись весьма большие. Хорошо помню, как мы проходили через Кампиноскую Пущу. Буквально тысячи хорошо вооруженных солдат бродили по лесу совершенно бесцельно. Прямо-таки напрашивалось использовать их для боев в лесу, для устройств засад и партизанских действий в тылу врага в широком масштабе. Можно было создать множество очагов сопротивления, нападать на врага врасплох. Вся территория между Вартой и Вислой должна была быть единой огромной сетью ловушек для врага. Наша полумиллионная армия, использованная в этом районе для партизанской борьбы, была бы в состоянии нанести немцам неизмеримо большие потери при меньших потерях со своей стороны, чем это было в действительности.

Об этом я говорил подполковнику Плонке, командиру 22-го уланского полка, с которым несколько часов мы ехали рядом на лошадях, как раз через леса и перелески Кампиноской Пущи. Никакого впечатления. Он считал: «У нас нет приказа, мы должны спешить в Варшаву, а кроме того мы не можем позволить нас опередить и окружить».

Не дать возможности себя опередить, окружить — это была какая-то мания, какой-то психоз, который охватил умы и души наших командиров и заслонил все.

Словом, происходило соревнование с немецкими бронетанковыми частями — кто скорее дойдет до Варшавы — они или мы. Никто не думал о том, чтобы задержать врага хотя бы на несколько часов, если не на несколько дней или дольше.

В Варшаву, как можно скорее в Варшаву!

8 сентября через Модлин мы прибыли в Отвоцк. Штаб бригады разместился в замечательном пансионате, в сосновом парке. Здесь бригада, наконец, получила долгожданный приказ, на основе которого она придавалась группе генерала Андерса. Состояние бригады было плачевным. Фактически она перестала существовать, числилась лишь на бумаге и в воспоминаниях.

1 сентября бригада вступила в бой в составе четырех кавалерийских полков, дивизиона конной артиллерии (4 батареи), бронетанковой роты, зенитной батареи, разведывательного эскадрона и эскадрона связи. Это было крупное, сильное боевое соединение.

После двух дней не очень тяжелых боев и после нескольких дней марша без сражений и даже без соприкосновения с противником от этого замечательного боевого соединения из-за неумелого его использования командиром почти ничего не осталось. Бригада буквально развалилась и рассыпалась. Я особо подчеркиваю: это случилось без каких-либо боев с немцами! Даже самолеты нам не очень досаждали. Только один раз мы стали объектом налета, и то небольшого, около Скерневиц, причем, мы не понесли никаких потерь.

В Отвоцке состав бригады выглядел следующим образом: восемь офицеров командования с командиром бригады полковником Гробицким, поручиком Зигмунтом Янке, ротмистром Скорупка и со мной, интендантом бригады, несколько офицеров запаса и немного подофицеров. Транспорт состоял из двух легковых автомобилей и нескольких десятков лошадей.

Из 20-го уланского полка остался только один взвод в составе 30 конников. Остальные потерялись где-то в пути. Шестого кавалерийского полка вообще не было, он остался на месте, получив задачу прикрывать наш отход. Из 22-го полка имелся неполный эскадрон. Один кавалерийский полк вообще нельзя было найти, от дивизиона конной артиллерии, от бронемашин и зенитной батареи не осталось и следа. То же самое произошло с эскадроном связи и разведывательным, которые пропали неизвестно где и когда. Принимались меры к розыску кавалерийского полка, о котором имелись непроверенные данные, что он находился где-то недалеко от нас. В таком составе мы были включены в группу генерала Андерса.

«Оперативная группа» Андерса, перед которой была поставлена задача обороны Вислы на юг от Варшавы, собственно говоря, никогда до конца не была сформирована. Группа фактически состояла из Барановичской кавалерийской бригады, командиром которой являлся Андерс, Волынской кавалерийской бригады, под командованием полковника Филиповича, а также несуществующей группы полковника Гробицкого. Штаб оперативной группы во главе с Андерсом находился под Вянзовной.

12-го утром мы получили приказ, чтобы бригада прикрывала тылы группы Андерса, которая должна была нанести удар по Миньску Мазовецки и одновременно оборонять Вислу под Отвоцком. При этом забыли только об одном, о том, что бригада не существует.