Я был адютантом генерала Андерса

Обратный путь прошел значительно быстрее, так что около двух часов ночи уже прибыл в бригаду. Доложил полковнику Гробицкому обо всем виденном в дороге и в десятой пехотной дивизии, а также о том, что намеревался предпринять командир этой дивизии.

Командование бригады через несколько часов собиралось передислоцироваться и еще на десяток километров продвинуться в направлении Серадза. На этом участке пока сохранялось спокойствие и немцы стояли на месте.

Положение бригады было неясным.

В восемь часов утра мы прибыли на новую стоянку в какую-то местность в небольшом лесочке и только отсюда начались поиски подразделений бригады, о местонахождении которых до сих пор никто не знал.

Шестой кавалерийский полк был единственным, с которым поддерживалась связь. Впрочем, командование бригады не имело к этому никакого отношения. Поддерживалась связь, благодаря хлопотам командира полка подполковника Моссора, приславшего в бригаду своего офицера связи.

4 сентября около одиннадцати часов меня направили в Лодзь в штаб армии генерала Руммеля за приказами, поскольку связи с армией не было. Уже в течение нескольких дней мы не получали никаких приказов и не знали, что делать дальше. Одновременно начали ощущать недостаток в боеприпасах, продовольствии и фураже для лошадей, хотя фуражом обеспечивались на месте.

Итак, я снова сел на мотоцикл и поехал на этот раз в Лодзь. Дорога проходила через Шадек, оставленный нами несколько часов назад.

Всего лишь за час до нашего приезда вражеская авиация обрушила лавину огня на этот маленький городок. Издали он стал похож на пылающий факел. Школу, где мы расквартировались, разбомбило, видимо немцы знали, что там располагался какой-то штаб. Большинство домов лежало в развалинах. На улицах полно трупов, главным образом, гражданских лиц, в основном, женщин и детей. На дороге валялось множество пораженных осколками бомб лошадей. Никто не занимался ни убитыми, ни ранеными. Человеческих и лошадиных трупов встречалось все больше. Я стискивал зубы в бессильной злобе на врага и на свою беспомощность.

Полное молчание верхов при такой картине приводило в состояние не только недоумения, но прямо-таки негодования. За четыре дня ни одного приказа от верховного командования, и ни одного приказа от командующего армией!

Шоссе, ведущее в Лодзь, было забито. Все виды шоссейного транспорта, военного и гражданского, машины и повозки, переполненные домашним скарбом, толпы крестьян, убегавших от приближающегося врага шли за войсками, не ведая куда и зачем. За телегами брели лошади, коровы, телята, стада свиней. Все это сбивалось в кучи, совершенно загромождая дорогу. Люди плакали и возмущались, особенно когда проходили мимо солдат. Паника охватила всех. Кроме того, на шоссе было полно солдат-одиночек или небольших групп, не то военных, не то гражданских, еще не мобилизованных, но приписанных, спешивших догнать свои части. Они были вооружены винтовками. Все они, собственно говоря, блуждали. Отстали от своих подразделений и теперь не знали, куда идти и что делать. Не было никого, кто мог бы дать им какое-то указание. Они чувствовали, что являются лишь обузой, обременительной для этого странного командования, не нуждавшегося в солдате, рвущемся в бой. Никогда не поймет этого тот, кто не видел тогда, как в поте лица, голодные, измученные солдаты шли и шли вперед, лишь бы к своим, только бы в свои части, с одним лишь желанием: чтобы кто-нибудь повел их на врага.

К трем часам дня мы приехали в Лодзь, где я разыскал штаб армии генерала Руммеля, разместившийся в Радогощи в нескольких километрах от города в каком-то дворце, расположенном в большом старом красивом парке. Здесь вокруг стояла тишина и спокойствие. Никаких караулов и постов не было. Подобные явления можно было наблюдать во время всей кампании. Преступная беспечность наших штабов и командующих. Какой-нибудь небольшой неприятельский патруль или диверсионный отряд украинских националистов, или местных немцев могли, как из мешка, повытаскивать наших командиров, попросту ликвидировать их, захватить оперативные планы и приказы, и никто бы этому не воспрепятствовал, а, может быть, даже никто бы об этом и не узнал.

Штаб армии Руммеля занимал весь обширный дворец. Здесь находились квартиры офицеров и обслуживающего персонала. Здесь же было казино (столовая) и солдатские лавочки, а перед зданием в парке стояло много различных грузовых и легковых автомобилей, санитарных машин, мотоциклов и т. п.

В штабе очень трудно было ориентироваться, где что помещается и как кого найти. Можно было ходить по лабиринту залов, не будучи никем задержанным. Поэтому я довольно долго блуждал в поисках оперативного отдела. Наконец, мне дали солдата-посыльного. Он привел меня к комнате, на дверях которой виднелась надпись «III отдел штаба». В комнате находилось три офицера и среди них хорошо мне знакомый майор, мой недавний инструктор и наставник по Высшей военной школе. На стенках множество карт с прикрепленными флажками, которые должны были отмечать движение и концентрацию войск как своих, так и неприятельских. На столе лежали кальки, красиво раскрашенные в голубой и красный цвета со стройно расставленными черточками, кружками и другими знаками. Это создавало видимость образцового порядка.

Майор И. подбежал ко мне с радостным возгласом: «Ну вот, видите, у нас война, настоящая война, не на бумаге. Прошу Вас посмотреть, вот сюда». Показал на линию фронта, которая, впрочем, была уже устаревшей, ибо десятая пехотная дивизия, ни наша бригада уже не занимали отмеченных штабом на карте позиций. Эти соединения отошли на многие километры в тыл.

Я был безмерно поражен полным отсутствием резервных сил. Высказал опасение, что армия не сможет помочь десятой дивизии, которая в течение двух дней ведет тяжелые оборонительные бои и в настоящее время проходит через городок Шадек. Довольная физиономия майора сразу поблекла. Обмен мнениями о положении на фронте был прерван воздушной тревогой. Страх, охвативший майора, был так силен, что это меня несказанно удивило.

Я вышел из комнаты. Нигде ни живой души. Все пропали, оставив на столах приказы, донесения, инструкции и шифры. Оставили все то, что должно было, как материал совершенно секретный, находиться под замком. Через разбитые окна гулял ветер и разбрасывал бумаги по полу.

Я направился в парк, где часть офицеров и подофицеров вместе со случайными, вроде меня, гостями, оказавшимися в это время в штабе, стояла под огромными деревьями и наблюдала за налетом. Между прочим, я встретил здесь своего гимназического коллегу поручика Станислава Войцешку. Сейчас он был в бронетанковых войсках и с несколькими бронемашинами прятался в парке от авиации.

— Как живешь, старый друг? — обратился я к Войцешке.

— Я живу хорошо, но ты посмотри сюда, — он показал рукой на город, где видны были огромные клубы дыма. — Кажется, немцы подожгли склады бензина и какие-то предприятия около вокзала.

— Ты давно в Лодзи? — спросил я его.

— Недавно.

— А налеты часто бывают?

— Ежедневно, а иногда и по несколько раз в сутки, но пока они не особенно нам навредили.

— А что еще слышно?

— Англия и Франция объявили Германии войну. Как будто даже линия Зигфрида уже прорвана. Бьют немцев на западе. Сегодня наши разбомбили Берлин, говорят, что весь лежит в развалинах.

Я чувствовал, что это неправда, однако так хотелось поверить. Схватив Сташка в объятия, я начал целовать его, страстно желая внушить себе самому, что есть от чего радоваться.

Когда налет закончился, я пошел снова искать начальство. В результате наткнулся на полковника Прагловского, начальника штаба армии «Лодзь». Начальник штаба спокойно меня выслушал, а затем предложил возвратиться в бригаду, куда, как только армия получит инструкции от главного командования, будут высланы необходимые приказы.

На дорогах было еще хуже, чем утром. Люди, таща свое имущество на себе и на телегах, двигались огромным потоком. В этой массе брели группы солдат и полицейских.