И дух наш молод

- А ваши товарищи?

- Некоторые на оборонческих позициях. Есть у меня дружюк, унтер-офицер Петров. В бою не раз меня выручал. А на этом вопросе у нас, товарищ Ленин, полный разлад и ежедневные баталии.

Ленин задал еще несколько вопросов. Это был один из тех приемов, которыми Владимир Ильич незаметно для самого собеседника как бы прощупывал его, устраивал своеобразный экзамен, но, главное, заставлял задуматься, возвратиться к вопросам, которые казались собеседнику уже решенными.

- За что и за кого воюет унтер-офицер Петров? В этом вся соль, гвоздь вопроса. Миллионы трудящихся, крестьян, рабочих в солдатских шинелях мерзли в окопах, задыхались от газов, умирали от ран. Но братоубийственная война ничего, кроме мук, голода, смерти, не принесла. Война нужна была царю и помещикам, фабрикантам, толстосумам, баснословно богатеющим на миллионных поставках. Сегодня она нужна банкирам и тем же фабрикантам, помещикам, чтобы закрепить их власть, утопить в крови, в словоблудии революцию.

Беседа продолжалась. Владимир Ильич больше слушал, постоянно при этом направлял разговор в нужное русло точными репликами, одобрительными "гм", вопросами, словно подбрасывая сухие ветки в разгорающийся костер. Подробно расспрашивал фронтовиков о настроении солдат, их отношении к войне и миру, подчеркивал, что не надо бояться говорить неприятные вещи: самая горькая правда лучше и полезнее для дела, чем убаюкивающая, сладкая ложь.

- Владимир Ильич, у нас к вам большая просьба, - под конец беседы, смущаясь и краснея, заговорил Полухин, - В газетах пишут про вас разные небылицы. Солдаты, когда мы ехали сюда, наказ нам такой дали - все подробно разузнать, откуда вы, товарищ Ленин, родом, из какой семьи, а главное, как вам удалось через воюющую Германию возвратиться в Россию?

Вот он, Полухин, не верил и не верит разным вздорным слухам, до глубины души возмущен дикой травлей, наветами, но и ему это интересно.

Я думал, Владимира Ильича подобные вопросы и просьбы обидят, но он, похоже, даже обрадовался. Заметил, что хоть и не любитель писать или рассказывать о себе, но в данном случае считает это даже полезным.

Ильич рассказал{69}, где и когда родился, кем были его родители, когда и за что царское правительство казнило его старшего брата Александра Ульянова. Коротко - об арестах, ссылке, вынужденной эмиграции и обстоятельно, подробно - о том, почему он и его товарищи вынуждены были из-за отказа англичан избрать необычный путь возвращения на родину через Германию.

Владимир Ильич заметил при этом, что вместе с большевиками в том же вагоне возвращалась и группа меньшевиков, с ведома и по совету интернационалистов воюющих стран, что заранее были взвешены все "за" и "против", возможные впоследствии провокационные слухи: ни в какие контакты с германскими властями ни он, Ленин, ни его товарищи не вступали.

- Господин Керенский и вся злобствующая свора продажных писак, закончил свой рассказ Ленин, - конечно, отлично знают, что все было именно так, что я не шпион и не агент Вильгельма. Клевета, провокация, травля давнее оружие контрреволюции.

Надо было видеть, как слушали фронтовики Ленина, буквально впитывая каждое слово!

- Владимир Ильич, - сказал один из них, по-волжски окая, - спасибо за доверие, за правду, за простоту твою. Теперь мы тебя, дорогой наш товарищ, в обиду не дадим и в нужную минуту поддержим.

Хороший, задушевный получился разговор. В отличнейшем настроении, с просветленными лицами уходили от Ильича фронтовики.

Пока шла беседа, Федоров, расторопный в таких делах, где-то раздобыл котелок, соль, наварил картошки в мундирах, приготовил морковный чай на сахарине.

В каменной беседке, где обычно размещалась на отдых охрана, мы просидели с делегатами больше часа.

Фронтовики, словно утоляя потребность высказаться, наперебой делились своими впечатлениями о Ленине.

- Прост и доступен.

- Наш он. Нашенский. Говорит то, о чем солдат думает.

- Весь - правда. А его правда - наша правда.

- Мы его расспрашиваем, можно сказать, в душу левей, - а он не обижается.

- В хорошей семье вырос. Отец - учитель. Брат голову за народ сложил.

Наши новые друзья уже было собрались уходить, но тут в дверях появились Ленин, Свердлов, Подвойский.

Владимир Ильич, заметив нас, направился в нашу сторону.

Снова разгорелась беседа. Ленин заговорил о предстоящей демонстрации на Марсовом поле (18 июня).

- Наши лозунги: "Вся власть Советам?", "Долой десять министров-капиталистов!", "Ни сепаратного мира с йемцами, ни тайных договоров с англо-французскими капиталистами!" Эта демонстрация, - продолжал Владимир Ильич - должна впервые после Февраля не в книжке или в газете, а на улице, не через вождей, а через массы (показать народу, как разные классы хотят и будут действовать, чтобы вести революцию дальше.

Делегаты с фронта заверили Ильича, что обязательно придут на Марсово поле и приведут других делегатов конференции.

Кто-то из нас, кажется Федоров, предложил Ленину и его спутникам присоединиться к нашей скромной трапезе.

Те охотно согласились:

- Горячая картошка в мундирах и чай - что может быть вкуснее!

Владимир Ильич съел две картофелины, макая их в соль, выпил кружку чая. И все с аппетитом, с явным - запомнилось - удовольствием. Очевидно, за день, хлопотливый, насыщенный делами, разговорами, порядком проголодался.

В этих двух беседах с фронтовиками мне еще больше открылись особое искусство, особый дар Владимира Ильича располагать, к себе людей, вовлекать их в активный разговор, извлекать из общения с каждым ценное, полезное для дела. Не выезжая из Питера, ни разу не побывав на фронте, он, как никто в России, знал настроения, надежды и чаяния солдатской массы. Он черпал свои сведения из разнообразнейших источников, но больше всего - из бесед с живыми людьми, с рабочими, крестьянами, солдатами. Я не раз наблюдал, как между ним и собеседником возникали незримые нити расположения, величайшего доверия. В разговоре его порой интересовали такие детали, какие нам казались второстепенными, мелкими. Но в малом он умел видеть великое.

Логика Ленина, его стиль - не диктат, не навязывание своих взглядов, а умение убеждать, да так, что сомневающийся как бы сам, не вследствие принуждения, а убеждения приходит к правильным выводам.

Я знал немало случаев (так было с Кравченко), когда люди, настроенные к нам враждебно, в лучшем случае  - предубежденно, после разговора с Ильичем становились в наши ряды.

Ленинское умение убеждать... Как круто, на всю жизнь меняло оно порой человеческие судьбы.

Как-то незадолго до июльских событий в особняк Кшесинской пришел молодой офицер. Представился: поручик Семеновского полка Л. Ф. Григорьев, фронтовик, член Союза георгиевских кавалеров.

Меня и Федорова это сразу насторожило. Союз этот, мы знали, стоял на позициях, крайне враждебных большевикам. Главари его распространяли о ленинцах-"пораженцах" самые фантастические слухи, прямо подстрекали к убийству Ленина, других пролетарских деятелей.

Григорьев наотрез отказался беседовать с нами, сказал, что уполномочен говорить только с гражданином Ульяновым-Лениным.

Как быть? Почему именно с Лениным? Подозрения наши усилились. Я пошел за Мехоношиным. Григорьев и при нем повторил свою просьбу, заметив, что послан к Ленину группой офицеров. Он не горячился, говорил спокойно, с достоинством. Взгляд открытый. У Мехоношина - мы в этом не раз убеждались был настоящий нюх на провокаторов. Григорьеву он поверил.

Прошел без малого час. Смотрим - возвращается Григорьев. Подошел к Мехоношину, снял все свои награды, протягивает: "Вношу в фонд большевиков, в газету "Правда". Мне эти награды теперь ни к чему".

Они еще о чем-то поговорили, и Мехоношин при мне вручил поручику мандат, удостоверяющий, что его обладатель Григорьев Л. Ф. назначается инструктором по военной подготовке красногвардейцев на Обуховском заводе. 28 октября, когда смертельная опасность нависла над только что родившейся Советской республикой, Григорьев в боях с частями казачьего корпуса генерала Краснова под Царским Селом проявил себя храбрым, находчивым, грамотным командиром. В критическую минуту ему удалось остановить начавшееся было отступление волынцев, вернуть полк на позиции, организовать на своем участке активную оборону. Потом я надолго потерял его из виду.