Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

Вместе с тем подчеркнем, что описанные явления были временными, преходящими. Тот же Слащов в эмиграции быстро и самостоятельно бросил кокаин; [628] и ему, и другим удавалось сравнительно легко преодолеть это пристрастие потому, что большинство употребляло наркотики не постоянно, а эпизодически, «с неудач». [629]

Весьма характерно и практическое отсутствие как в белых мемуарах, так и в советских источниках упоминаний о насилиях над женщинами со стороны офицеров Добровольческой армии. Напротив, казаки применяли погромно-садистское массовое изнасилование антисемитской направленности, [630] а у инородцев Кавказской армии оно было и вовсе актом элементарной разнузданности. Фон Лампе с возмущением отмечал, что для Сводно-Горской дивизии это было почти обыденным делом: в одной деревне «за одну ночь оказалось изнасиловано «освободителями» 14 девушек, одна из них убита. Хорошо для репутации Добрармии! Их исправить совершенно невозможно, к тому же начдив Гревс слишком слаб. Необходимо расформировать этих мерзавцев, иначе они дискредитируют всю Армию». [631]

В добровольческой среде, напротив, нередко «нравы были отшельнические. На 1-ю Дроздовскую батарею полковника В. П. Туцевича принимали одних холостяков, женатых же — ни за что. А женский пол не допускали к батарее ближе, чем на пушечный выстрел», [632] по воспоминаниям очевидца. Дроздовцы, расквартированные однажды в Новочеркасском Мариинском институте благородных девиц, не допустили ни единой позорной выходки, что подтверждает радушный прием воспитанницами и администрацией их раненых впоследствии. [633]

Вместе с тем женщины занимали заметное и симптоматичное место в массе добровольцев, и впечатления добровольца Сводно-стрелкового полка A. B. Бинецкого рисуют совершенно противоположную картину: «Женщин в полку было много: не было такой роты или команды, где не было бы бабы… Женщины эти вели себя очень беспутно, пьянствовали и старались подцепить себе жениха или любовника из офицеров, имевших деньги… В большинстве случаев все грабежи происходили из-за женщин». Кроме того, это подрывало авторитет офицеров, наглядным примером чего были действия начальника команды пеших разведчиков прапорщика Фетлунайтиса: «У него в команде была женщина-доброволец. С этой особой он нюхал кокаин и затем безобразничал в казарме на глазах у солдат». [634]

Подробно рассмотрев духовно-нравственный облик добровольческого офицерства в его внутренних движениях, необходимо взглянуть и на особенности его внешних проявлений. Целесообразнее всего для этого взглянуть на наиболее типичные реакции на значимые события и явления.

Вопреки известному соотношение фронтовиков и тыловиков как один к семи, справедливому для Вооруженных Сил Юга России в целом, Добровольческая армия оставалась гораздо более «фронтовой» и «строевой», так как непомерно раздутые хозяйственные и штабные службы в основном подчинялись Главному Командованию ВСЮР. Напротив, даже штаб Добровольческой армии считался у офицеров Генерального Штаба «провинциальным» и, претендуя на должность не ниже, чем в армейском штабе, они не упоминали его как достойную вакансию. [635] Традиционное противопоставление строевиков и штабных обострялось еще больше, адресуясь особенно резко к «чужим» штабам. Однако и «свои» не вызывали больших симпатий, как и хозяйственные службы, чины которых получили презрительное прозвище «обозников» еще со времени 1-го Кубанского похода. В них специально приглашались лица со стороны, потому что строевой офицер не мог перевестись туда «без падения личного престижа в глазах товарищей». [636] Марков, крайне непримиримый в этом вопросе, предлагал в целях морального воздействия ввести специальные желтые погоны для нестроевых офицеров; к великому сожалению добровольцев, проект не был реализован. [637] Установленное в конце 1919 г. отличие для «настоящих» (а не самозванных) тыловиков в виде белого щитка внутри общеармейского углового шеврона [638] было жалким отзвуком марковского плана и безнадежно запоздало.

Командование воспринималось в тесной связи с отношением к штабам. Деникину было далеко до корниловской популярности и алексеевского авторитета, его либерализм и слабоволие офицерство почувствовало быстро, и самое крайнее отношение к нему выразилось в определении «баба». [639] Энергичный же начальник штаба Романовский, пользовавшийся неограниченным доверием Главнокомандующего, считался виновником всех неудач, «злым гением», «социалистом», «жидомасоном», «Аракчеевым» [640] и в конце концов стал объектом заговора корниловцев. Мужественный и прямой генерал, но алкоголик и бабник Май-Маевский быстро растерял и того меньшее уважение.

Офицеры-строевики, видя тыловое разложение в сочетании со слабостью власти и приписывая его исключительно «обозникам», порой делали попытки их самодеятельного пресечения. Так, видя разгульное поведение тыловиков в Екатеринодаре осенью 1918 г., корниловцы выступили с «просьбой», фактически же — с навязыванием командующему в качестве коменданта города помощника командира своей офицерской роты поручика В.Н. (или М.Н.) Гракова. [641] Налицо явная претензия на преторианство. Другим примером служит тайная «офицерская чрезвычайка» в Одессе, уничтожавшая «внутренних врагов» — проворовавшихся контрразведчиков, — которую описал и заклеймил Шульгин. Нельзя не согласиться, что такие шаги означали «весьма плохо прикрытый «бунт». [642] В то же время, бурное негодование Шульгина — не более чем ловкая конспирация, ибо одесская группировка возникла при его живейшем участии. [643]

Аферы, спекуляции, вымогательства и насилия многочисленных контрразведок, особенно «вольных», полуофициальных, буквально вошли в поговорку. Злоупотребления получили широкое распространение во многом из-за поразительно неразборчивой кадровой политики, в силу чего контрразведчиками легко становились и большевики, [644] и приспособленцы-конформисты. В частности, будущий советский поэт, известный романтик революции Эдуард Багрицкий неоднократно метался из лагеря в лагерь, а осенью 1919 г. служил в той самой одесской контрразведке. [645]

Но ни в коем случае нельзя считать добровольческим движением антиденикинское выступление капитана H. H. Орлова в январе 1920 г. Его участниками стали исключительно тыловые офицеры (контингенты ВСЮР), озлобленные на командование за военное поражение только ввиду собственного панического страха перед отправкой на фронт. [646] Лишь малочисленность и полная изоляция спасла от возвращения на круги своя, к ситуации мятежа запасных частей в феврале 1917 г.

Своеобразием и сложностью отличалось отношение к казакам Донской и Кавказской (затем Кубанской) армий. Уже в 1918 г. наметилась тенденция вытеснения их из стародобровольческой иерархии, о чем свидетельствует переименование Партизанского пешего казачьего полка в Партизанский генерала Алексеева пехотный. [647] И если бытовые конфликты собственно добровольцев между собой протекали достаточно семейно, то с казаками складывались острее. Часто они провоцировались казачьей стороной, когда происходили нападения на добровольческие караулы, например, у винных складов, причем караульные едва избегали расстрела. [648] При виде даже «своих» казачьих грабежей (3-м Кубанским конным корпусом Шкуро, входившего непосредственно в Добровольческую армию) добровольцы обычно вступались за население, что вело к ежедневным стычкам. Офицера казака, ударившего нагайкой одного из них, чины Сводно-стрелкового полка едва не подняли на штыки. [649] Характерно присутствие добровольческих представителей при 4-м конном корпусе генерал-лейтенанта К. К. Мамантова во время его рейда в августе-сентябре 1919 г.; в своих особых воззваниях они вольно или невольно старались привлечь пополнения к себе, фактически перехватывая их у казаков. [650]