Люди советской тюрьмы

Подняв лицо вверх к дождливому небу, я, с жадностью, полной грудью глотал свежий, приятно-влажный воздух. К сожалению, надышаться вволю мне не дали. Голос энкаведиста, бывшего, видимо, начальником конвоя, у самого моего уха зычно вспугнул ночную тишину:

— Чего стал? Оправляйся! Я не удержался от вопроса:

— Все-таки, куда вы нас везете?

Энкаведист обозлился и заорал:

— Ну, чего ты все время на пулю нарываешься? Контра назойливая! Попытку к побегу захотел? Так мы ее тебе устроим!

И не дожидаясь моего ответа, толкнул меня к автомобилю:

— Лезь обратно! Быстро!..

Секунд свежего воздуха мне хватило не надолго. Испарения бензина опять начали душить меня, еще сильнее разболелась голова и увеличилось головокружение. Полуобморочная дремота охватывала мой мозг. Привалившись затылком к стене кабинки, я медленно погружался в безразличное ко всему и тяжелое оцепенение сна…

Остановку автомобиля я проспал. Из него меня вытащили полусонным, и в этом полусне еще раз повторилась, ставшая давно привычной, ночная тюремная прогулка: железные ворота, каменный двор с вышками часовых над его четырьмя углами, ковровые дорожки коридоров, заглушающие шаги идущих по ним, и дверь в камеру.

Но камера не была обычной и совсем не походила на те, в которых я уже побывал. Небольшая по размерам, она поразила меня какой-то сверхтюремной массивностью. Ее стены со сводчатым потолком были метровой толщины, вместо двери — огромный квадрат стали, а на двух окнах, прикрытых со двора козырьками, толстые переплеты двойных железных решеток. Окинув взглядом все это, я невольно подумал:

"Отсюда никогда не выйдешь. И возможностей бегства нет никаких".

Последнюю мысль вызвали у меня еще слишком свежие воспоминания о нашей неудавшейся попытке побега…

На липком от грязи бетонном полу вповалку растянулись человеческие тела. Я насчитал их девятнадцать. Под ними ничего не было подостлано. Шестеро кутались в рваные пиджаки, натянув их воротники на затылки остальные были одеты в грязные, порыжевшие от лота рубахи и сплошь истрепавшиеся в бахрому брюки, из которых торчали босые, давно немытые ноги. Две большие электрические лампочки в сетках под потолком заливая ярким светом эту последнюю степень нищеты в советской тюрьме, резко подчеркивали ее.

Несколько голов приподнялось с пола, разглядывая меня с любопытством. Одна из них сказала:

— Ну, здравствуйте!

Всмотревшись в нее, я узнал… Пронина. Он встал, крепко по-тюремному пожал мне руку и предложил:

— Садитесь и рассказывайте. Прямо на пол садитесь. Стульев, к сожалению и по обыкновению, нет.

Мы уселись рядом. Нас окружили проснувшиеся заключенные и начали задавать мне традиционные и злободневные для всех советских тюрем вопросы:

— Когда арестован? За что? Был-ли на конвейере? С кем встречался в других камерах? Что делается на воле? и т. д.

Ответив на некоторые из них, я спохватился:

— Спать надо. Скоро рассвет. Пронин махнул рукой с беспечностью совсем не арестантской.

— Днем выспитесь.

— Днем? — удивился я.

— Да, — подтвердил "вечный сиделец"

— Разве вам разрешают?

— Официально нет, но и не запрещают.

— То-есть, как? Почему? — воскликнул я с еще большим удивлением.

— Потому, что, видите-ли, мы… настоящие. Это особая камера для настоящих, — не весьма понятно объяснил Сергей Владимирович.

— Что же это за тюрьма? И, кстати, в каком я городе? — спросил я, вспомнив, что еще не узнал о своем местопребывании.

— Разве вам не сказали, куда везут?

— Нет.

— Конспирировались. Сохраняли никому не нужную тайну вашего передвижения, — заметил один из заключенных.

— Священная и нерушимая традиция НКВД, — насмешливо бросил другой. Я повторил вопрос:

— Какой это город?

— Ставрополь. Главная городская тюрьма, — ответил Сергей Владимирович…

Мы проговорили до утреннего подъема. Пронин рассказал мне о судьбе заключенных камеры "упрямых".

Смышляева и Васю Пашковского приговорили к расстрелу и перевели в камеру смертников. Белевский и Киселев умерли в отделении для сумасшедших тюремного госпиталя. Умер и Павел Гордеев "от разрыва сердца" в кабинете теломеханика Маркарьяна. Ослепшего на допросе Жердева перевели в специальный изолятор для слепых преступников. Бутенко и Розенфельду дали на суде по 10 лет концлагерей, а Матвея Гудкина, как и следовало ожидать, освободили.

— Ворон ворону глаз не выклюет, — закончил русской пословицей свои сообщения Сергей Владимирович…

В новой камере я проспал весь день, а вечером начал знакомиться с биографиями заключенных здесь "настоящих.

1. Братья-абреки

Энкаведисты захватили их в бою ранеными: русского и черкеса. Русский был тяжело ранен в грудь, черкес легко в левое плечо. Тяжело раненый, скрипя зубами от боли и теряя сознание, просил товарища:

— Брат! Брось меня здесь… Скачи в горы. Не жди, пока нас обоих схватят враги… Брось меня, брат!..

Черкес, напрягая все силы, молча втаскивал к себе на седло раненого. Кое-как это ему удалось. Он повернул коня, хлестнул его нагайкой, но здесь на двух раненых всадников наскочили четверо энкаведистов. Черкес выхватил шашку, но отбиться от них не смог.

Это произошло весной 1936 года. В район Кисловодска ночью спустился с гор небольшой отряд абреков, числом всего лишь в два десятка шашек. Абреки пытались сделать набег на отель "Интурист" в Ребровой балке, но им не повезло. У окраины города их встретил эскадрон войск НКВД и, после короткого боя, всадники в бурках и лохматых папахах ускакали обратно в горы.

На месте схватки осталось шестеро убитых и раненых энкаводистов и двое взятых в плен абреков. Под усиленным конвоем пленных доставили в госпиталь кисловодской внутренней тюрьмы, там вылечили и оттуда привезли в краевое управление НКВД. Допрашивали их без применения "методов физического воздействия". Это не потребовалось. На первом же допросе русский и черкес откровенно рассказали все, что знали:

— Из какого вы отряда?

— Горных братьев.

— Сколько в нем бандитов?

— Не бандиты мы, а джигиты.

— Ладно! Сколько джигитов?

— Больше десяти тысяч…

— Почему хотели напасть на "Интурист"?

— Нам нужны деньги.

— Для чего?

— Половину для абреков.

— А другую?

— Как всегда, хотели раздать бедным людям… Пленные назвали места расположения и численность всех абречсских групп, а также имена их начальников и подробно описали маршруты, по которым можно добраться до этих мест. Начальники абреков не запрещали им говорить так, потому что все эти сведения для НКВД были совершенно бесполезными. Даже крупной воинской части невозможно пройти в "сердце Кавказа", занятое горскими повстанцами. Последние всегда настороже и забросают войска камнями с отвесных скал, даже не применяя ни огнестрельного, ни холодного оружия…

Начальник краевого управления НКВД, майор Дагин, задал пленным абрекам еще один вопрос:

— Сколько набегов и на какие объекты предполагают произвести ваши начальники в ближайшее время?

— Спроси начальников, — спокойно улыбаясь, ответили абреки.

— Я спрашиваю вас!

— Это знают только они, но не мы…

Обоих приговорили к расстрелу, но казнить боялись зная, что абреки, за казни своих товарищей, жестоко мстят. Более года гоняли их по камерам смертников северо-кавказских тюрем и, наконец, пополнили ими ставропольскую компанию "настоящих".

Много интересного и неслыханного на "воле" рассказывают абреки своим сожителям по камере: о свободной от советской власти жизни в горах, о газавате священной войне, объявленной горцами большевикам, о кровавой борьбе "Горных братьев" против энкаведистов. Оба не верят, что их могут казнить.

— Братья все равно освободят нас. Абрек абрека никогда не оставляет в бою и в беде, — говорит нам русский.