Роман с президентом

Нужно сказать, что в затянувшемся конфликте властей Русская Православная Церковь и лично Патриарх Алексий II стремились быть подальше от политических страстей. И только в своем обращении 25 марта, когда страна действительно стояла на краю пропасти, Патриарх высказал позицию, которая ему представлялась спасительной для России и единства народа. Не упоминая самого слова «референдум», Алексий II фактически поддержал предложенную Б. Н. Ельциным формулу выхода из политического кризиса посредством всенародной консультации.

Достаточно определенно Патриарх высказался в своем Обращении и в поддержку реформ. Это была выстраданная всей Церковью позиция. Крах реформ, возвращение к «советской власти» и «коммунизму» означали бы возвращение к практике насильственного государственного атеизма.

Это была очень серьезная моральная поддержка для президента. Она была тем более своевременна, что Борис Николаевич пребывал в тягостных размышлениях о том, где та грань, которую возможно преступать при самозащите. Он плохо спал в эти дни и часто оставался в своем кабинете один с поистине нелегкими мыслями. Мы с ним виделись мало. И небольшая группа помощников могла только догадываться о его планах. Каждый из нас, в меру темперамента, информированности и собственного прогноза развития событий, делал свои заготовки для президента на случай, если потребуется наша интеллектуальная помощь.

В узком кругу помощников, который, при всем нашем различии, жил и работал, в сущности, по-семейному, очень беспокоились за президента. Мы знали, что для него психологически самым тягостным является период вызревания решения. В такие дни он всегда замыкался в себе, становился нелюдимым и трудным в общении.

Конец марта выпал особо тяжелым. 21 марта умерла Клавдия Ивановна Ельцина. Смерть матери Борис Николаевич остро переживал. Наверное, в эти дни и часы ему, как всякому поверженному в горе человеку, хотелось уединиться, остаться только с близкими, сочувствующими и понимающими его людьми. А из-за стен Кремля новости поступали все тревожней и тревожней. 22 марта Конституционный суд принял постановление о неконституционности действий президента в связи с его Обращением к народу. Это открывало формально путь к началу процедуры импичмента.

Пожалуй, это был самый трудный день весны 1993 года.

Я острю сопереживал президенту. На следующий день после того, как было объявлено о смерти Клавдии Ивановны Ельциной, с утра пришел в приемную Бориса Николаевича. В дни праздников или в день рождения Президента мы заходили поздравить его коллективом — приносили букет цветов, говорили слова поздравления. Президент радушно предлагал выпить шампанского. Но в горе коллективное соболезнование как-то неуместно. Я не знаю, говорил ли кто в эти дни с Борисом Николаевичем, кроме В. В. Илюшина, который знал Клавдию Ивановну еще по Свердловску.

Спросил у дежурных, есть ли кто у президента. «Никого не принимает», — ответили мне. Я заглянул в дверь.

— Можно, Борис Николаевич?

Президент молча кивнул головой. Он сидел за столом в домашней вязаной кофте, подперев голову руками. Стол перед ним был совершенно пуст. Разноцветные папки с документами лежали сбоку в строгом порядке. Видно было, что он к ним не притрагивался сегодня. Он жестом предложил мне сесть. Я садиться не стал, сказал, что дела никакого у меня нет, что зашел просто на минутку — выразить сочувствие в связи со смертью матери. Президент так же молча кивнул. Прошло несколько минут, прежде чем президент проговорил низким глухим голосом: «Спасибо, Вячеслав Васильевич».

В такие минуты совершенно не важно, какие говорятся слова: все они примерно одинаковы. Важно другое — искренность и глубина сострадания. А такие вещи воспринимаются без слов, интуитивно, по глазам.

Я повернулся, чтобы уйти, но президент неожиданно встал. Мы посмотрели друг на друга. В глазах у Бориса Николаевича стояли слезы. Да и я, помнится, был растроган до глубины души.

— Давайте помянем, — сказал он. И медленно пошел в заднюю комнату…

А через три дня он снова оказался один на один с разъяренным, не ведавшим жалости съездом. В истории Советского Союза был «съезд победителей», оставивший после себя самую жуткую память — настоящий политический геноцид. 9-й Съезд народных депутатов запомнился мне как «съезд мстителей». И я думаю, что, если бы он победил, история политического насилия пополнилась бы еще одной страницей.

В коридорах Кремля проговаривались различные варианты того, как не допустить развития событий по сценарию съезда. Известно, что голосование на съездах и в Верховном Совете происходило при помощи электронной системы, которая выводила результаты на большое табло. Между голосованием и выводом его результатов на экран существует некий «зазор» во времени. То есть машина уже знает результат, но еще не успела «огласить» его. Специалисты по электронике говорили мне, что, в принципе, этот временной люфт мог бы быть достаточным, чтобы оценить результат (есть импичмент или нет) и… отключить всю систему до того, как результаты будут переброшены на табло. Я, кстати, вспоминаю, что на одной из последних сессий Верховного Совета произошло случайное отключение системы электронного подсчета голосов и что потом работала комиссия с целью выявить причину. О выводах комиссии я не слышал. Не знаю, но, может быть, с учетом такой теоретической возможности депутаты и не решились проводить по импичменту электронное голосование. Голосовали при помощи безымянных бюллетеней.

Со стороны депутатов это тоже было некоторой предосторожностью. При электронном голосовании не представляет большого труда узнать, кто и как голосовал. Я неоднократно видел распечатки результатов электронного голосования в руках у депутатов через день-другой после голосования. Естественно, попадали они и к нам, в службу помощников.

Президент нервничал до последней минуты, хотя эксперты убеждали его, что импичмент по раскладу голосов не проходит. Импичмент действительно не прошел, хотя за отстранение президента от власти проголосовало 617 депутатов из 924 получивших бюллетени. Хасбулатов хотя и потерпел поражение, но был прав, когда заявил на следующий день, что «огромное количество депутатов… едва не устранило президента». Пуля просвистела у самого виска.

И все-таки с каким же облегчением все мы во главе с президентом вышли в тот день из Спасских ворот Кремля на Васильевский спуск, к подножию собора Василия Блаженного, где собрался огромный, бурлящий митинг сторонников президента. Был конец марта, уже стояли теплые дни. Ветер был по-весеннему упруг и напорист, и сотни трехцветных российских флагов трепетали над огромной толпой. По разным оценкам митинг собрал от 50 до 100 тысяч защитников демократии.

Никакой заготовленной трибуны, естественно, не было. Подогнали несколько грузовиков с откидывающимися деревянными бортами, состыковали их вместе, получилась небольшая площадка. Рядом с президентом стояли Е. Гайдар, Е. Боннэр, Ю. Лужков, Г. Попов… Все говорили о необходимости сплочения демократических сил. Увы, демократов не учат ни победы, ни поражения.

В эти дни не было ни одной крупной столицы мира, где бы с беспокойством не наблюдали за схваткой Б. Н. Ельцина и съезда народных депутатов. Ведь поражение Ельцина могло означать серьезную ревизию не только реформ, но и внешней политики России. В случае импичмента или поражения Ельцина на референдуме в России вновь возникла бы проблема прав человека. При известном вкусе коммунистов повсюду развешивать замки, безусловно, серьезно была бы ограничена свобода передвижения и эмиграции. Не случайно за четыре дня до референдума на конференции в Иерусалиме, созванной по инициативе Всемирной сионистской организации, звучали заявления о «необходимости в экстренном порядке вывести из бывшего СССР как можно больше евреев». «Я не знаю, победит ли Ельцин на референдуме, говорил в своем выступлении председатель правления „Еврейского агентства“ С. Диниц, — но зато я знаю, что серьезные потрясения неизменно отражаются на национальных меньшинствах». Не трудно представить, сколько тревоги было в Латвии, Литве, Эстонии. Возвращение к власти коммунистов, с их известным вкусом решать все проблемы с помощью железа и крови, могло бы означать лязг танковых гусениц по всему периметру российских границ. У меня в архиве сохранилась телеграмма президента Литовской Республики А. Бразаускаса, пришедшая в Кремль на следующий день после голосования по импичменту. «Господин президент, примите мои искренние поздравления с большой победой российского народа и лично Вашей над консервативными силами. Убежден, что Вы и дальше поведете корабль под названием „Россия“ по курсу демократических реформ…» Это был вздох облегчения.