Король Георг V

Неизмеримая пропасть отделяла частную жизнь короля Георга и королевы Марии от того круга, в котором царили расточительство, шантаж и супружеская измена. Тем не менее их нельзя было считать какими-то неземными созданиями. Если того требовали обстоятельства, король с королевой появлялись на публике, давали банкеты и балы, перемещались из одного дворца в другой; в этом заключался их долг. Лучше всего, однако, они чувствовали себя в уединении скромного коттеджа, который в течение тридцати с лишним лет считали своим настоящим домом.

Йоркский коттедж в Сандрингеме не отличался какими-либо архитектурными достоинствами. Его описание, сделанное Гарольдом Николсоном, несет на себе отпечаток сдержанного пренебрежения: «Он был и остается мрачной маленькой виллой, окруженной зарослями лавра и рододендрона, затененной огромными веллингтониями [50] и отделенной лужайкой от пруда, на краю которого свинцовый пеликан уныло смотрит на бамбук и водяные лилии. Коричневый камень, добываемый в этих местах, был использован при строительстве этого дома, покрытого галечной штукатуркой, слегка оживленной нехитрой отделкой, имитирующей тюдоровский стиль. Комнаты с панелями из мореного дуба, овальными зеркалами в белых резных рамах, изразцовой плиткой и веерообразными окнами с витражами ничем не отличаются от аналогичных помещений любого дома в Сурбитоне или Верхнем Норвуде».

У обитателей Йоркского коттеджа подобный эстетический снобизм вызвал бы не столько возмущение, сколько непонимание. Он был компактным, уютным, а главное — он был их домом. Императрица Пруссии Виктория, по мнению семьи, унаследовавшая художественный вкус от своего отца, принца-консорта, писала дочери, греческой королеве: «Йоркский коттедж очень маленький, но великолепно оформлен, он бы тебя немало порадовал, и ты могла бы здесь многое позаимствовать для своего дома». Будущий архиепископ Ланг был очарован не меньше: «Это похоже на дом младшего священника».

У будущих поколений может вызывать удивление монарх, который, владея одной из самых блестящих в мире коллекций, покупал мебель на Тоттенхэм-Корт-роуд и вешал на стены репродукции картин из Королевской академии. Нет, король вовсе не был безразличен к окружающей обстановке. Будучи морским офицером, он охотно занимался оформлением своей каюты, но однажды выбранному стилю оставался верен навсегда и больше не хотел ничего менять. То, что удовлетворяло молодого герцога Йоркского, продолжало радовать и короля. Одна из деталей обстановки была его исключительным изобретением: стены своего кабинета он приказал обить ярко-красной тканью, использовавшейся для изготовления форменных брюк во французской армии. Ныне в Йоркском коттедже располагается контора управляющего сандрингемским поместьем, а в бывшем кабинете короля находится телефонный коммутатор; и хотя революционный цвет обоев несколько поблек от времени, он по-прежнему алый.

Если королева Мария и находила коттедж безобразным, то предпочитала об этом молчать. В любом случае в ее оценке картин доминировали семейные чувства, а не художественный вкус. Получалось, что ей меньше нравится Рембрандт или Рубенс, чем портрет какого-нибудь князька в куцем парике и с ленточкой ордена Подвязки. Вершиной критики служило для нее ироническое замечание по поводу рисунка на шторах: «Очевидно, они не могли забыть кукольный домик».

Следует сказать, что Йоркский коттедж был действительно небольшим. Регулярное появление все новых детей, из которых все, кроме самого старшего, здесь же и родились, требовало постоянных пристроек, включая такие неотъемлемые атрибуты эдвардианской эпохи, как классная комната и бильярдная. К началу нового царствования в лабиринте извилистых коридоров, узких лестниц и спален размером с чулан вынуждены были тесниться сорок человек. Кембриджский викарий каноник Эдвард Вудс, в 1924 г. приглашенный сюда на проповедь, отмечал, что здешняя гостиная меньше его собственной. Постоянный запах готовящейся пищи выдавал присутствие множества слуг, без которых не мог обойтись даже «малый Трианон». Однако в самом здании им негде оказалось спать, и король как-то заметил, что было бы хорошо, если бы слуги гнездились на деревьях. Проживавший в доме личный секретарь вынужден был заниматься делами монарха в собственной спальне; позвонить он мог только из классной комнаты или из коридора, а посетителям приходилось сидеть за дверью.

Сэр Чарлз Каст, близкий друг короля, всю жизнь прослуживший у него конюшим, однажды рискнул заметить, что это абсурд, что в таком большом доме в Сандрингеме проживает одна пожилая леди с незамужней дочерью, а в Йоркском коттедже теснятся женатый мужчина, его жена и шестеро детей, не говоря уже о том, что этот мужчина является королем. Обычно Касту дозволялось больше, чем любому другому придворному, но на сей раз король в резкой форме посоветовал ему не лезть в чужие дела. Существовала серьезная причина, не позволявшая королю просить свою овдовевшую мать поменять Сандрингем на дом поменьше, более для нее подходящий: король Эдуард в завещании специально отметил, что имение передается его супруге в пожизненное владение. Только в 1925 г., после смерти королевы Александры, ее сын с некоторым сожалением покинул Йоркский коттедж и переехал в Сандрингем-Хаус.

И в то же время в течение пятнадцати лет он мог бы взять в аренду подходящее норфолкское имение, как того и желал его отец. Землевладельцы все еще испытывали тяготы сельскохозяйственной депрессии конца XIX в. и с удовольствием пустили бы короля на постой. Тогда, однако, потребовалось бы изменить образ жизни, став деревенским магнатом, с обязательным для его положения гостеприимством. Поэтому король предпочел оставаться в своем коттедже. По этим же причинам господин Гладстон некогда отверг план по переводу своей официальной резиденции с Даунинг-стрит, 10, в более шикарный Дувр-Хаус. «Это заставляло бы премьер-министра, — объяснил он, — устраивать у себя приемы».

Замуровав себя в тесных и темных стенах Йоркского коттеджа, король и королева, однако, вовсе не опростились и сохранили в доме достойную атмосферу. Герцог Виндзорский так пишет о своем отце:

Упомянутые герцогом ружья 12-го калибра относились к числу самых дорогих для короля вещей. Как в стиле одежды, так и в спорте он всегда сопротивлялся веяниям моды, цепляясь за ружья устаревшей конструкции даже тогда, когда другие стрелки его статуса уже давно перестали их использовать. Его ружья были приятны на глаз и на ощупь, прекрасно пристреляны и великолепно исполнены. Иначе и быть не могло: за год король использовал до 30 тыс. патронов.

Во время охотничьего сезона король с друзьями бродил по норфолкским чащобам, где крик фазана звучал для них музыкой. Больше всего он любил испытывать свое мастерство на вальдшнепах с их коварным полетом; охотиться на куропаток тоже любил. Стрелял он с элегантной непринужденностью, не снимая перчаток и очень прямо держа левую руку; присутствие восторженных женщин только улучшало его результаты. Иногда говорят, что он с презрением относился к тем battues [51] на ручных фазанов, которые у богатых эдвардианцев сходили за охоту. Это неверно. Король хотя и не поощрял эту бойню, но никогда не пренебрегал ею, особенно если птицы летели высоко и быстро. «Я следил за королем и вел подсчет, — сообщал представитель лорда Бернхэма об охоте в Холл-Барне. — Тридцатью девятью выстрелами он сбил тридцать девять птиц, и лишь на сороковом промахнулся».

У себя он тоже палил до тех пор, пока не оказывался на ковре из стреляных патронов, на каждом из которых была изображена крошечная красная корона. За спиной короля и его заряжающих стоял человек, который подсчитывал добычу с помощью ручного механического счетчика, имевшего четырехзначное табло. Однако даже этот инструмент иногда зашкаливал. Лорд Линкольншир писал: «Семь ружей за четыре дня добыли в Сандрингеме 10 тыс. голов. Король за один день использовал 1700 патронов, убив 1000 фазанов. Сколько еще будет длиться эта чудовищная бойня?» В декабре 1912 г. лорд Стамфордхэм писал о той же самой охоте: «Всю эту неделю птиц убивали тысячами. Де Грей, Сонор и компания говорят, что фазаны до неприличия медленно летают. Жаль». При всем при том король, вероятно, был бы шокирован, если бы кто-нибудь поставил под сомнение его любовь к животным. Племянница, прогуливавшаяся с ним в Виндзоре, заметила, что, когда они как-то наткнулись на мертвую садовую птичку, глаза короля наполнились слезами.