Король Георг V

В выборе гостей король Георг и королева Мария были достаточно консервативны. В число приглашенных обычно входили Эшер, Менсдорф, каноник Дальтон, архиепископ Ланг и время от времени какой-нибудь военный или проконсул вроде Китченера или Керзона (но только не вместе). Более странную фигуру представляла собой сестра Агнес, давняя приятельница короля Эдуарда, которая устраивалась перед камином в розовато-лиловом одеянии и оранжевом парике. Следуя обычаю своих отца и бабушки, король привозил с собой кого-нибудь из министров, чтобы заниматься государственными делами, о которых не мог забыть даже в горах Шотландии; видимо, желая подчеркнуть, что государственные мужи присутствуют здесь ради дела, а не с целью развлечения, министерских жен в замок не приглашали.

Одним из первых министров, приехавших в Балморал, был Ллойд Джордж, канцлер Казначейства в правительстве Асквита, чей проект бюджета на 1909 г. спровоцировал конституционный кризис в отношениях между двумя палатами парламента. Хотя налоги на землю не слишком нравились сандрингемскому сквайру, он проявил себя радушным хозяином. Ллойд Джордж писал жене: «Король — очень приятный малый, но, слава Богу, голова у него не слишком соображает. Они простые, очень-очень заурядные люди, и возможно, так оно и должно быть».

Через два дня канцлер описал сцену, которая в очередной раз опровергает легенду о тиране-отце и несчастных детях: «За ленчем сидел между королевой и принцем Уэльским. Довольно приятный парнишка. После ленча, когда подошло время сигар, королева осталась выкурить сигарету, а мальчики затеяли игру и принялись задувать сигары; потом к ним захотела присоединиться маленькая принцесса Мэри, которая пришла в чрезвычайное возбуждение; а когда в игру вступили королева и все остальные, шум стоял оглушительный — до тех пор, пока маленькая принцесса не зажгла лампу. Тогда мы решили, что пора остановиться».

Когда Джону Бернсу, одному из самых радикальных членов кабинета рассказали о внимании, которым Ллойд Джордж пользовался в королевской семье, его коллега заметил: «Да, и с тех пор у него постоянно болят колени». Однако год спустя, после второго визита в Балморал, Ллойд Джордж стал отзываться о происходящем весьма неодобрительно: «Я буду очень рад, когда смогу, наконец, отсюда уехать. Я не приспособлен для придворной жизни. Некоторым она нравится, у меня же вызывает отвращение. Вся атмосфера здесь отдает торизмом, от которого меня тошнит. Со мной все очень любезны, словно с опасным диким животным, которого боятся и которым, возможно, немного даже восхищаются из-за его силы и ловкости. Король до крайности враждебен ко всем, кто пытается вытащить рабочих из болота. Так же ведет себя и королева. Они говорят в точности так, как говорили со мной покойный король и кайзер, — если ты помнишь, это было во время забастовки железнодорожников. „Да чего они хотят? Им и так очень хорошо платят“, — и т. д.».

Другой член правительства Асквита, сэр Чарлз Хобхаус, записал свои впечатления о визите в Балморал летом 1910 г. Он был финансовым секретарем Казначейства, человеком весьма тщеславным, но ничем себя особенно не проявившим государственным деятелем. Хобхаус покровительственно замечает: «Остроты были довольно убогими, хотя и незлыми, король смеялся много и громко. После обеда я немного поговорил с королевой, король также потом присоединился к нашему разговору. Она говорит с заметным немецким акцентом, который, впрочем, нельзя назвать неприятным: во время разговора старалась выглядеть непринужденно, что ей в конце концов удалось. Очевидно, им нравится вести простую и здоровую жизнь сельских джентльменов».

Уинстон Черчилль, гость более признательный, рассказывал своей жене об утре, которое он провел в горах: «Пожалуй, лучший охотничий результат, которого я здесь добился, — четыре добрых оленя и раннее возвращение домой. Трое из них спасались бегством, причем одного было особенно трудно подстрелить — он бежал быстро, вниз по склону и был плохо виден. Неплохой результат, учитывая, что я не стрелял с прошлого года. Надеюсь, никто не подумает, что я чересчур много стреляю: король с горечью сообщил мне, что в этом году оленей убили совсем мало, и это плохо сказалось на лесе, так как их осталось слишком много; ловчий убеждал меня продолжать, что я и сделал, таким образом чуть-чуть выровняв баланс. Застрелив подряд троих, я мог подстрелить еще, но воздержался, не желая становиться мясником».

Спустя годы, когда Черчилль увлечется живописью, он возьмет с собой в Балморал палитру и кисти. «Я очень рад, что он не возражает, чтобы я использовал как студию свою служебную комнату, — писал Черчилль Стамфордхэму. — Я постараюсь не оставлять пятен краски на викторианской шотландке».

Вплоть до декабря 1910 г. король Георг и королева Мария не могли переехать в Букингемский дворец, лондонскую резиденцию британских монархов; но даже тогда им пришлось разместиться во временных помещениях, ожидая, пока заново отделают их личные апартаменты. Утопая в Саргассовом море своего имущества, королева Александра постоянно откладывала отъезд. Однако в задержке с переездом был виноват не только ее медлительный характер. Менсдорф сообщал о растущем влиянии на вдовствующую королеву ее волевой сестры императрицы Марии Федоровны, которая вскоре после смерти короля приехала в Англию с визитом, затянувшимся на целых три месяца.

Начались затяжные дискуссии о том, кому надлежит владеть фамильными драгоценностями, включая принадлежавший Эдуарду орден Подвязки и надеваемые королевой на открытие парламента бриллиантовую диадему или корону. Другой спор касался штандарта королевы Александры. Королевский штандарт с гербом Соединенного Королевства мог поднимать только суверен; на штандарте же овдовевшей королевы должны были присутствовать королевский герб и тот, под которым она родилась. Королева Александра тем не менее продолжала поднимать над Букингемским дворцом королевский штандарт. На первый взгляд на столь ничтожное нарушение протокола можно было не обращать внимания, однако не следует забывать, что вся мистическая сила монархии заключается именно в символике, потому нарушение королевой традиций не могло не вызывать всеобщего возмущения. Когда королева отправляла сыну письма, то не писала на конвертах, как это следовало, «королю». Вместо этого, видимо, воспринимая короля как заместителя ее покойного мужа, она адресовала свои письма «королю Георгу».

Тем не менее почтительный сын даже не пытался ускорить отъезд матери из Букингемского дворца или Виндзорского замка. В конце концов она уехала сама, вновь заняв Мальборо-Хаус, в котором прожила сорок лет, будучи принцессой Уэльской. Она также сохранила за собой Сандрингем, который по завещанию короля Эдуарда перешел в ее пожизненное пользование вместе с наследством на общую сумму в 200 тыс. фунтов. Оставалось, однако, урегулировать еще один деликатный вопрос. Когда королева Александра уже готовилась к переезду, король вдруг узнал, что она в порыве щедрости начала раздавать фамильные ценности друзьям и организациям. Эшер, которому было поручено их возвратить, исполнил свою миссию с великолепным тактом.

«Букингемский дворец не такой gemutlich, [46] как Мальборо-Хаус», — писала в декабре 1910 г. королева Мария своему шестнадцатилетнему старшему сыну, к тому времени уже называвшемуся принцем Уэльским. Уюта здесь действительно не хватало, зато с избытком — всего прочего. Это двуликий Янус лондонских зданий. Восточный фасад дворца, построенный Эдвардом Блором для королевы Виктории и переделанный Эстоном Веббом для Эдуарда VII, хмуро глядит на парковую аллею — скучный и респектабельный. Западный же, или садовый, фасад, построенный Нэшем столетием раньше для Георга IV, обладает чарующей элегантностью, выделяясь большой центральной аркой, а также колоннами и фризами, урнами и балюстрадами. Интерьер Букингемского дворца не менее своеобразен: это настоящий лабиринт, в котором могут свободно разместиться как короли и королевы Алисиного Зазеркалья, так и вполне реальные коронованные особы. «Двери открываются там, где меньше всего ожидаешь, — писал один из историков искусства, — и ведут из помещений, где могут вполне комфортабельно разместиться две сотни человек, в крошечные закутки, предназначенные, вероятно, для каких-то чрезвычайно нетребовательных молодых холостяков».