Ошибка канцлера

– Знамо дело, каждому куска пожирней хочется.

– Еще как хочется. До престолу-то им ступеньки одной не хватало – ведь в день, что свадьбу назначили, племянник-то помер. А тут другие верховники спохватилися. Раз промеж Долгоруких согласья нет, чего с ними силами не потягаться. И потягались. Так и объявили: мол, никакой государыне-невесте в царицах не бывать, а выбирать, мол, только из дому царского. Вот меня и выкликнули.

– А Елизавета Петровна как же?

– А тебе-то что за печаль? С чего это ты к ней в заступницы пошла?

– Глупостей-то, дитятко, не городи: за нее вон как солдаты стоят, за отцовскую-то кровь. Быть того не может, чтоб разговора о ней не было.

– Был, был, да только она сама даже в Москву приехать не соизволила, в слободе своей заперлась, робенка, сказывают, родила.

– И ты родила. Так что ж за резон от того свое счастье упускать. Баба и не раз, и не два родит, такая уж у нее доля, а престол раз мелькнет, потом разве сниться будет.

– Не захотели ее верховники, даже слушать про нее не стали. Только меня захотели. Кондиции для меня составили.

– Это еще что такое?

– Ну указ такой, что мне делать, а что им – Верховному совету. Если соглашусь, быть мне царицей, если нет...

– Какое еще «нет», с ума, что ли, спятила?

– Да вот Ернест Карлыч.

– Чего – Ернест Карлыч?

– Говорит, посмотреть надо, подумать. А я как сказать ему, не знаю.

– Чего ему смотреть, не его, Бирона, на царство выбирают, чего ему думать, когда тебе государыней становиться. Ишь думатель какой чужим коштом сыскался. И не вздумай тянуть, Анна Иоанновна, не упусти своего часу – не повторится.

– Да он, мамка, будто сердцем чует – первым словом там, чтоб мне без него в Москву ехать.

– И поезжай без него, эко дело!

– Обещаться я должна, что не возьму его совсем, чтоб жить мне в России без него.

– Так не проживешь, что ли? Еще как проживешь! Все равно, какой он Ивану Ивановичу-то отец: ни дите про то знать не будет, ни кто другой. Уж мы секрет-то убережем, а дите твое взрастим как надо.

– Да я не про то.

– Так про что? Аль думаешь, в России дворян мало, молодых да пригожих, только глазом моргни, каждый царицу утешить за счастье почтет.

– Не поверю я никому, мамка, нипочем не поверю! Может, и он такой, да с малого начинал, не на большое льстился. Да и привыкла я к нему, ненадобен мне другой. Слышь, ненадобен!

– А коль ненадобен, и на то способ есть. Как есть на все согласна будь, все подписывай, чего скажут, а царицей станешь, там и решать будешь: то ли тебе чужие приказы слушать, то ли другим перед матушкой-государыней в струне стоять. Думаешь, плетет старуха невесть што? Последнего разума лишилась? А ты вспомни, лебедушка, тетеньку-то свою, блаженной памяти царевну Софью Алексеевну. Разве не так она советчиков своих обошла, не так от князей Хованских, что стрельцами командовали, избавилась? Хотела князюшку своего Голицына Василья Васильевича обок себя у престола видеть, и видела. Кто ей, покойнице, указ был? Вот и ты обожди своего времечка. Теперича недолго уж – дольше терпела!

Казалось бы, бушевавшие вокруг престола страсти могли и не коснуться Москвы, тем более замоскворецкого ее затишья. Но действительность выглядела иначе. Каждое петербургское решение эхом катилось по старой столице. Сведения М. Д. Рудольфа нашли свое подтверждение. Купец Иван Комленихин в Москве в 1720 году жил и, судя по актам купли-продажи, двором владел в климентовском приходе. Почему бы ему и не позаботиться о своей приходской церкви? Так вот ответ на это «почему» мог быть только отрицательным.

Первого июня 1701 года невиданной силы пожар в считаные минуты охватил Кремль. Сгорели все деревянные постройки. Растрескались от жара каменные стены. Растопился лед в глубоких погребах. Земля, как в ужасе писал летописец, на четверть аршина вглубь превратилась в раскаленные уголья, а снопы огненных брызг раз за разом поджигали струги на Москве-реке и сады в Замоскворечье.

Известие о страшном бедствии не тронуло Петра. Мыслями он далеко от старой столицы. Рухляди в теремах не придавал значения. Кремль давно хотел переделать по новому образцу. В конце концов, несмотря на все утраты, пожар пришелся только на руку: ни тебе споров с советчиками, ни тебе обсуждений со староверами.

По первому царскому указу следовало подготовить на пепелище место для Комедийной хоромины: выписанные из Европы актеры со дня на день могли приехать в Россию. Сказалось ли тайное сопротивление московских дьяков, в чем подозревал их ведавший строительством Головин, действительно ли не хватало времени на разборку пожарища, но хоромина выросла у кремлевской стены со стороны Красной площади. Зато задуманный Петром Арсенал или «Цейгоус» занимает весь выходящий на Неглинную угол Кремля.

Бесполезно и опасно приводить какие бы ни было доводы для задержек строительства. Петр думает о хранилище оружия, амуниции и одновременно о музее славы русского войска, где могли бы храниться военные трофеи. Пусть Северная война еще не приносит побед, он не сомневается – победы будут, много побед.

Но с первыми успехами у берегов Балтики проходит и интерес к московской стройке. Архитекторы и строители нужны для новой столицы, которой предстоит встать на берегах Невы. Сначала в Петербург переводятся все казенные мастера. В 1714 году следует царский указ запретить в старой столице и по всей стране каменное строительство, чтобы не отвлекать каменщиков от единственного важного, с точки зрения царя, дела. Принимая в свое время подобные же меры, Борис Годунов грозил мастерам и их семьям за непослушание тюрьмой и батогами. Петр не собирается наказывать за нарушение запрета. Достаточно, если нарушитель возведет точно такое же по размерам и стоимости сооружение в новой столице – налог столь ощутимый, что ослушников попросту не оказывается.

Нет, исключения конечно же были. Но все наперечет, все с ведома и разрешения самого Петра. Не станет ограничивать он именитых людей Строгановых в их тщеславном желании возвести на московском дворе собственный каменный храм – щедро и безотказно поддерживал деньгами все петровские замыслы глава семьи. Другое дело, что умел получить свое монополиями да ничего на первых порах не стоившими царю привилегиями. Нельзя было не разрешить достроить церковь Казанской Божьей Матери в Воскресенском монастыре Кремля – ведь хоронились здесь все женщины царской семьи, а среди них и нежно любимая сыном Наталья Кирилловна. А разве не хотелось увидеть завершенной начатую в 1705 году в честь собственных соименных святых да еще, как утверждает легенда, и по собственному чертежу церковь Петра и Павла на Новой Басманной? По другим соображениям не прекращались работы в церкви Благовещения на Тверской, впрочем, велись они так медленно, что подошли к концу лишь во времена Анны Иоанновны. Иных исключений относительно царского запрета в городе не было.

Не стало Петра, но никто не подумал отменять запрета. Едва замеченным промелькнуло царствование Екатерины I. Переехал и обосновался в Москве под предлогом предстоящего коронования на царство сын царевича Алексея – Петр II. И только при нем, 31 января 1728 года, последовало милостивое разрешение: «Впредь с сего указу в Москве всякое каменное строение как в Кремле, в Китае, так и в Белом и в Земляном городах, кто как похочет, делать позволить».

Царевичев сын мечтал остаться в старой столице навсегда, но предусмотрительные придворные не торопились использовать появившуюся возможность и обзаводиться московским хозяйством: неопределенным представлялось после падения Меншикова само правление мальчишки-императора, мало симпатий вызывали и его новые фавориты Долгорукие. Люди многоопытные предпочитали выжидать, и ожидание оказалось куда каким недолгим. В январе 1730 года Петра II уже нет в живых, в первых числах февраля в Москву торжественно въезжает очередная императрица Анна Иоанновна. Она тоже будет колебаться с выбором столицы, тоже задержится в Москве не на один год, и все же придворные предпочтут строительству приобретение старых московских дворов. Даже коренной москвич, живописец Иван Никитин, и тем более не имевший с Москвой никаких связей любимый императрицын портретист Луи Каравак.