Сталин: как это было? Феномен XX века

В. Кондрашин приводит потрясающие воображение факты абсолютного лишения крестьянских хозяйств всяких средств к существованию, выживанию. Приводятся и документы за подписью Сталина, приказывающие проводить именно такую политику на селе.

Так, например, за период с февраля по апрель 1933 года, когда голод в зерносеющих местностях достиг своего апогея, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло четыре постановления о применении репрессий в отношении колхозников и единоличников в Нижней и Средней Волге, «саботирующих» семенную кампанию: 20 февраля — постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о высылке из Нижне-Волжского края единоличников и исключенных из колхозов; 14 апреля — «о выселении из Средне-Волжского края кулаков и единоличников»; 15 марта — «о высылке из Нижне-Волжского края раскулаченных хозяйств»; 23 апреля — об изъятии и выселении в течение мая—июня за пределы Средне-Волжского края с.г. «не менее 6 тысяч кулацких хозяйств и 1 тысячи хозяйств наиболее разложившихся единоличников» (с. 196—197).

По-новому подходит пензенский историк и к трактовке роли так называемых кулаков. «Коллективизация, — пишет В. Кондрашин, — разрушила одну из традиционных систем выживания земледельцев во время голода, связанную с существованием в деревне кулака. Кулак, или, точнее, — зажиточный хозяйственный хлебороб, был постоянным гарантом для бедняка на случай голода. К нему он всегда мог обратиться за помощью, чтобы дотянуть до нового урожая».

«Для деревни раскулачивание стало фактором, не только подорвавшим сельскохозяйственное воспроизводство, но и усугубившим положение земледельцев в условиях голода. Главный результат раскулачивания — то, что в 1932—1933 годах колхозы не смогли равноценно заменить кулака с точки зрения оказания помощи голодающим казакам и крестьянам. И в Поволжье, и на Северном Кавказе, так же как и в других регионах СССР, нормы хлеба, выделяемой колхозникам в счет продовольственной ссуды за выполнение колхозных работ, ни в какое сравнение не шли с теми “нормами”, которые получали они в доколхозной деревне, работая на “эксплуататора…” Пензенский ученый подкрепляет свой вывод обнаруженным в архиве письмом простой колхозницы из Северо-Кавказского края: «Раньше, — с нескрываемой ностальгией писала она в Москву, — каждый кулак набирал на полку десятки людей, и хотя издевался над ними в работе, но все же варил крутую кашу со старым свиным салом и платил по 80 копеек в день. На эти деньги можно было пуд хлеба купить. «Теперь же за 400—500 грамм хлеба в день отдаешь свой труд, даже корову, и ничего не получаешь».

Мнение этой насильственно загнанной в колхоз крестьянской женщины, бесхитростно оценившей политику коллективизации по Сталину и решившейся написать об этом в правительство СССР, было преобладающим в среде деревенской бедноты. Это признает и сам В. Кондрашин, отыскавший этот листок бумаги в Российском государственном архиве социально-политической истории. Не удержавшись от идеологической оговорки («вполне возможно, что эта колхозница несколько приукрасила щедрость “благодетеля”, чтобы таким образом пристыдить колхозную администрацию и, в противопоставление ситуации с “классовым врагом” заставить ее активнее действовать для улучшения условий труда в колхозе»), Кондрашин, тем не менее, вынужден отметить, что «данная ею характеристика “кулацкой помощи” подтверждается и другими многочисленными источниками».

Но в период коллективизации не все на селе «ничего не получали».

Председатель сельсовета «ежемесячно получал заработную плату в размере 250 рублей и 16 килограммов муки на себя и по 8 килограммов на каждого члена семьи». Секретарю сельсовета плюс к зарплате райком партии ежемесячно доплачивал 50 рублей. «Конечно, эти выплаты и пайки были минимальными с точки зрения обычных потребностей человека в нормальное время. Но все же этого было достаточно, чтобы выжить и не умереть от голода. В частности, весной 1933 года в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях на 250 рублей (зарплату председателя колхоза) по базарным ценам можно было купить 2 пуда ржаной муки (1 кг стоил 8 рублей 14 копеек), либо 7 ведер картошки (1 кг стоил 4 рубля 70 копеек), либо 76 литров молока (1 литр стоил 3 рубля 30 копеек), либо 214 яиц (1 десяток стоил 11 рублей 67 копеек). Даже на 50 рублей секретарь сельской партячейки мог купить на рынке 2 ведра картофеля» ^{106}.

Иными словами, авторы коллективизации в буквальном смысле морили голодом массу крестьян, «дрессируя» их на повиновение властям, но управленческий слой на селе все же подкармливали, чтобы с его помощью можно было держать в повиновении «все стадо».

6. С ЧЕГО НАЧИНАЛСЯ ГОЛОД 30-х?

Первые его грозные всполохи в зернопроизводящих районах страны проявились в августе 1931 года. 12 августа Каганович пишет Сталину на юг письмо, где сообщает, что «ухудшение урожая захватило ряд хлебных районов страны и ряд руководителей (Украины, Башкирии, Татарии, вся Нижняя Волга, другие) ставят вопрос о пересмотре плана хлебозаготовок в сторону уменьшения».

Но Генсек еще не отдает себе отчета в надвигающейся погодной катастрофе. 17 августа 1931 года он отвечает Кагановичу: «…Зерновая проблема уже разрешена у нас».

21 августа Каганович и Постышев вновь пишут Сталину: «Приехал Эйхе специально просить ЦК пересмотреть план, ввиду большого урона от засухи в ряде районов. Он просит вместо 100 миллионов — 63 миллиона пудов. В беседе мы отклонили его просьбу, но, судя по всем данным, без некоторого снижения не обойтись, примерно, до 80—85 миллионов пудов. Просим дать директивы!»

А Эйхе — это вся Западная Сибирь (Р.И. Эйхе был в этот период 1-м секретарем Западно-Сибирского крайкома ВКП(б)).

В ответной телеграмме 22 августа Сталин соглашается: «Придется немного снизить план сибирякам и средневолжцам. Боюсь, что Нижней Волге тоже придется несколько снизить».

Но снижение планов хлебозаготовок носило несущественный характер. Генсек упорно считал, что деньги на индустриализацию лежат только в деревне. 24 августа 1930 года Сталин писал Молотову из Сочи: «Микоян сообщает, что заготовки растут, и каждый день вывозим хлеба 1—1,5 млн. пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3—4 млн. пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов… Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба».

Сталина, похоже, в собственной правоте этого тезиса убеждал анализ существующего положения с товарным зерном. Наиболее полную картину в этом отношении дает В.П. Данилов. В целом, писал он в 1989 году, урожаи 1931—1932 годов были лишь немного ниже средних многолетних и сами по себе они не грозили голодом. Валовой сбор зерна в 1925 году составил 724,6 млн. ц; в 1926 — 768,3 млн. ц; в 1927 — 723 млн. ц; в 1928 — 733,2 млн. ц; в 1929-м —717,4 млн. ц.

Проблема была в товарном зерне, из объемов которого можно было формировать хлебный экспорт.

В 1913 году, пишет Данилов, при валовом сборе в 765 млн. ц зерновых было вывезено 96,5 млн. ц. А в 1926 году валовой сбор составил 768,3 млн. ц, но вывоз упал почти в 5 раз и составил всего —21,8 млн. ц.

В 1930 году положение немного улучшилось. Было собрано 835 млн. центнеров хлеба (на 70 млн. ц больше, чем в предвоенном 1913 году), что позволило экспортировать 48,4 млн. центнеров. В 1931 году сбор составил намного меньше — 695 млн. центнеров, но на внешний рынок было вывезено больше зерна — 51,8 млн. ц.

В 1932 году валовой урожай зерновых составил 699 млн. центнеров, а экспорт хлеба упал до рекордно низкой отметки — 18 млн. ц. ^{107}

23 июня 1932 года Каганович пишет Сталину в Сочи о планах Внешторга (Розенгольц), несмотря на плохие виды на урожай, резко увеличить экспорт зерна до 4 млн. тонн и предлагает немного поправить Розенгольца в сторону сокращения экспорта. Сталин отвечает через два дня: «По экспорту хлеба предлагаю серьезно сократить план Розенгольца». В итоге реальный экспорт составил около 16 млн. ц.