Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Как переживал Колчак все эти неурядицы? «Меня поразило, — рассказывает Иностранцев, — как сильно изменился адмирал за те несколько дней, что я его не видал. Он сильно осунулся, и в глазах его, как бы несколько потухших, отражалась, видимо, гнетущая его забота» [с. 96]. Колчак решил, очевидно, последовать совету, который еще в дни пребывания в Екатеринбурге, давал ему Будберг. Ввиду «капризности и неисполнительности» Гайды и той «враждебности» к Зап. армии, которая чувствовалась в атмосфере Екатеринбурга, Будберг советовал подчинить Гайде обе армии, «видя в этом единственный выход из создавшегося положения». «Я считал, — говорит Будберг, — что раз верховное командование не в силах заставить Гайду думать не только о своей армии, если оно не в силах его убрать... то надо сделать его ответственным за общее положение фронта» [XIV, с. 263].

2 июня Западная армия в оперативном отношении была подчинена Гайде. Милюков, следуя вновь «весьма содержательным и убедительным» мемуарам Гайды, так изображает последующее. Первая же попытка Гайды распространить на офицеров Западной армии⁸⁹ те же дисциплинарные распоряжения, которые выполнялись в Сибирской армии, вызвала окрик Колчака: «Все заслуженные офицеры глубоко оскорблены вашим приказом»... Тогда, 19 июня, Гайда подал прошение об отставке. Колчак ему отказал, но после нового бурного объяснения, 7 июля, в Екатеринбурге, отставка была принята, и командование фронтом было передано Дитерихсу. Гайда уехал во Владивосток.

Дело было не совсем так. Достаточно сравнить это изложение хотя бы с записями Будберга. 18 июня Гайда прибыл с фронта с требованием немедленно послать три новых дивизии для осуществления какого-то задуманного маневра в красноуфимском направлении. Под влиянием Будберга Колчак в этом отказал⁹⁰. В сущности, к моменту новых требований со стороны Гайды вопрос об его отставке был предрешен. Бестактный приказ Гайды Западной армии действительно возбудил военных. Гайда обвинял командование в неудачах и обещался исправить положение и дать победу. Если верить сообщениям «тайных агентов», функционировавших при иностранных военных миссиях, то даже ген. Богословский (нач. штаба Гайды) считал в это время целесообразным удалить Гайду (июльское донесение «Джона»). Главная же причина заключалась в том, что решено было объединить все командование на фронте в одних руках и на руководящую роль намечался Дитерихс. Вставал вопрос, будет ли Гайда подчиняться Дитерихсу. Тогда он и был уволен от командования Сибирской армией. Со слов ген. Бурлина, Будберг объясняет эту решимость расстаться с претенциозным «сибирским героем» тем, что с момента «подчинения Деникина Колчак почувствовал под собою большую опору и большую независимость от давления со стороны авторитета иностранцев, к помощи которых прибег Гайда» [XIV, с. 295]⁹¹.

К Гайде мы вернемся. Уехал он из Омска с соответствующей помпой.

«Гайда с особым поездом отбыл в заграничный отпуск, получив от адмирала 70 000 франков золотом. Его хотели отправить обычным пассажиром экспресса, но он заартачился; создался целый конфликт, в который вмешался Дутов, и в конце концов Омск скис, и разрешили Гайде выехать своим поездом и со своим конвоем. Злые языки говорят, что вся собака зарыта в том, что вагоны Гайды нафаршированы золотом, платиной и уральско-сибирскими сувенирами, которые невозможно и небезопасно везти прямо в экспрессе, да еще и с проездом мимо Семенова, у которого насчет мимо едущих ценностей особый нюх для учуяния и станция Даурия для освобождения владельцев от этих ценностей. Знающие Гайду говорят, что он не простит Адмиралу своей отставки и что Адмирал делает большую ошибку, разрешив ему ехать через всю Сибирь вольным человеком» [XIV, с. 320].

Во всяком случае, в этой отставке сам по себе «демократизм» Гайды, как склонны утверждать некоторые из иностранцев, никакой роли не играл.

* * *

Разделенные на три отдельные армии⁹² сибирские войска продолжали терпеть неудачи. Бывшая армия Гайды, при отступлении потерявшая мобилизованных в Прикамье, в сущности, была отведена в тыл — к Ялуторовску, Тюмени и Тобольску. Западной армией (теперь 3-й) — наиболее надежной, а не наиболее разложившейся — командовал заменивший Ханжина Сахаров. Она должна была совершить контрманевр под Челябинском. По мысли, вероятно, Лебедева, предполагалось уступить челябинский узел, а потом окружить советские войска ударными группами Войцеховского с севера и Каппеля с юга. Будберг, противник всяких «контрманевров», не находит слов, чтобы очернить этот план. Челябинскую операцию он называет «челябинским преступлением» [ХГѴ, с. 331]. С бумажной, теоретической точки зрения, по его мнению, все это очень заманчиво, так что немудрено, что ничего не понимающий в сухопутном деле адмирал согласился на операцию, но с точки зрения ее реального выполнения — операция безумная. Милюков вслед за Будбергом называет челябинскую операцию «фантастическим планом». Я воздержусь от столь категорических суждений, так как надо прежде всего выслушать мнение военных специалистов — пока они еще не высказались. Обращу внимание читателей на общее осторожное суждение Деникина по поводу того, что в это время происходило на Восточном фронте: «Кто безошибочно учтет положение, когда при слегка только колеблющемся балансе числа и техники решающее значение имел дух войск, подымавшийся и опускавшийся всегда неожиданно и с широкой амплитудой колебания» [V, с. 93]. Сахаров конечную неудачу челябинской операции приписывает полному бездействию 1-й и 2-й армий (бывшая армия Гайды).

При оценке суждений современников мы должны помнить, что Дитерихс высказывался против контрманевра, желая отвести 3-ю армию за Тобол, а Будберг всецело поддерживал Дитерихса. Дневник министра Пепеляева в значительной степени объясняет нам, почему Колчак пошел на риск челябинской операции. 25 июля Пепеляев записывает: «Ген. Дитерихс, — сказал правитель, — был против этих боев и за отход без боя от Челябинска, но я приказал дать бой. Это риск — в случае неудачи мы потеряем армию и имущество. Но без боев армия все равно будет потеряна из-за разложения. Я решил встряхнуть армию. Если бы вы знали, что я пережил за эти дни».

Наступления требовали союзники, о наступлении шли телеграммы из Парижа, говорившие, что продолжающееся отступление возбуждает тягостное удивление и впечатление и может отразиться на помощи [письмо Маклакова. — «Пр. Рев.». Кн. 1, с. 122]. В это время произошло как бы фактическое международное признание омской власти, и как раз в дни челябинской неудачи в Омске происходило совместное заседание высоких союзных комиссаров с министрами для распределения между союзниками материальной помощи, оказываемой Правительству.

В дни боев под Челябинском все внимание правителя обращено на фронт. Он отменяет все министерские доклады. Тем не менее «челябинская операция проиграна». «Лебедев пытается в своих донесениях замаскировать неприятную правду, — записывает Будберг 30 июля, — но она ясна». Сахаров с этим не согласен. Он считает, что, несмотря на отход, челябинская операция имела весьма существенное значение.

«Бои и действия наших войск показали, что мы имеем все шансы разбить большевиков; в войсках укрепилась уверенность в своих силах. Кроме того, население этого большого и абсолютно антибольшевицкого района увидело на деле, убедилось, что были приложены все усилия спасти их от большевиков; казаки, крестьяне и башкиры, участвуя сами и будучи свидетелями этого одного из самых больших сражений, знали, как много работы и жертв было принесено, чтобы разбить силы и стремления красных завладеть Челябинским краем; знали и то, что наше отступление произошло не по вине Западной армии.

Эти тяжелые бои — а они стоили нам свыше 5000 потерь убитыми, ранеными и пленными, большевики, по их же документам, потеряли больше 11 000 человек, — эти бои скрепили армию в сильный, хорошо сложенный и жизненный организм» [с. 126].

Можно допустить, что выводы Сахарова чрезмерно оптимистичны. Однако обращаю внимание на запись Пепеляева 15 августа: «Дитерихс бодро смотрит на положение и готовится наступать». Дитерихс не мог с такою легкостью отбросить план Будберга отхода на Тобол и Ишим и создания там укрепленного лагеря [ХГѴ, с. 331] — он, по-видимому, разделял целесообразность этого плана⁹³, — если бы челябинская операция была действительно такой полной военной катастрофой, как она рисуется Будбергу.