Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Из этого заявления следует, что уже в 1736 году Каин, придя на ярмарку с товарищами, предпочитал работать в одиночку, специализируясь на карманных кражах, и при этом ни с кем не делился добычей. Как мы увидим в дальнейшем, карманные кражи, требующие большой ловкости, представляли собой один из наиболее сложных видов воровства и потому обычно совершались группой из двух-трех человек. Следовательно, Каин, действовавший в одиночку, к тому времени уже превратился в настоящего карманника-аса. О том, каким образом «работал» Каин, рассказал на допросе двадцатилетний «фабричный» Петр Губан: «И сего 741 году летом спознался он по сему делу с доносителем Иваном Каином и, как была полая вода, и в то время он, Губан, в лодках перевозил разных чинов людей чрез Москву-реку, и в то время он, Губан, видел, как он, Каин, вынимал на пароме и в лодках у разных людей из карманов платки и деньги, а сам он, Губан, ничего не вынимал, только брал у него, Каина, пай по пяти копеек и по три и по две копейки» [241].

По всей видимости, ловкость молодого вора позволила ему быстро завоевать авторитет у коллег и, возможно, занять одну из лидирующих позиций в преступном мире Москвы. Об этом свидетельствуют показания лавочного торговца Тимофея Никитина, арестованного по «указыванию» Каина 30 декабря 1741 года. На допросе он признался в том, что «тому года с три» купил у Ивана Осипова цветной платок, прекрасно зная, «что он, Каин, мошенник». На вопрос, почему же он в таком случае вора не задержал и не привел в Сыскной приказ, Тимофей Никитин ответил: «А в приводе ево не поймал для того, что оной Каин ходил с великим собранием(здесь и далее в цитируемых документах курсив мой. — Е.А.) и опасался он, Тимофей, чтоб ево не убили» [242].

Что касается его тогдашней жизни в свободное от воровской профессии время, из различных отрывочных упоминаний в следственных делах известно, что в Москве он проживал в различных местах, но всегда в компании с «товарищами». Так, около 1737 года Андреян Соколов видел Каина играющим с другими «мошенниками» в карты и зернь «на Царицыном лугу под мостом» [243]. Скорее всего, по летнему времени воры не только собирались здесь для развлечений, но и жили. Зимой Каин ночевал в различных съемных хибарах и углах. Например, известно, что одно время он снимал «избу» «за Москвой-рекой в Нижних Садовниках» вместе с другими преступниками, в частности с Петром Ачкой. Потом он жил в Зарядье у заплечного мастера Алексея Иванова сына Крючка в компании с вором Михаилом Киской, а возможно, и с другими «коллегами». Нередко Каин посещал воровские притоны слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье и солдатской жены Марфы Дмитриевой на Москворецкой улице [244]. В общем, как многие другие московские воры, Каин вел кочевой образ жизни, постоянно меняя места обитания.

Что произошло с ним дальше, мы уже знаем. 28 декабря 1741 года Каин совершил поступок, который явился третьим поворотным пунктом в его жизни: сразу после объявления в московских храмах милостивого манифеста Елизаветы Петровны о прощении преступников он явился в Сыскной приказ с повинной и изъявил желание помочь арестовать всех его «товарищей». Проявив на этом поприще особую ревность и энергию, двадцатилетний Каин в 1742 году получил прощение вин и стал штатным доносителем Сыскного приказа. Эту должность он занимал до 1749 года, когда вновь попал за решетку — на этот раз, видимо, навсегда.

Обо всех этих событиях подробно повествуется в других главах нашей книги. Теперь же обратимся к сюжету, на который раньше почти не обращалось внимания. Дело в том, что к «доносительскому» периоду жизни Ивана Осипова относится много документов, содержащих массу интересных сведений о его повседневной жизни.

Уже находясь под следствием, сидя под караулом в московской полиции, бывший доноситель Сыскного приказа на одном из допросов рассказал: «Как де прошлого 1748 году присланы были с парусной фабрики подьячей с салдаты для взятья ево, Каина (в связи с тем, что в его доме укрывались беглые «фабричные». — Е.А.), и, взяв ево, повели было, токмо де он, Каин, убоясь с ними итьти, дабы ево не убили, вышел из двора своего и вырвался у них из рук и, зброся с себя сертук и шляпу, бежал и закричал: „Дай дубья!“, — чтоб они ево не поймали, на которой крик прибежали прилучившияся в доме ево фабричной Степан Коробов, да салдат, да еще посторонние, а кто имяно не упомнит, и одного ис тех фабричных ударили раза два, и, видя то, вышеписанные присланные от него все разбежались, а сертук и шляпу да платок с перчатками, кои были в кармане, унесли с собою, и больше той драки никакой не было. А на другой день он, Каин, подал доношение в Сыскной приказ, в котором написал к своему оправданию, якобы те присланные с фабрики, не объявя ему никакого писменного указу, били и сняли суртук, в коем будто был данной ему ис Правительствующаго Сената с прочетом указ, написал напрасно, понеже де тот присланной подьячей указ о взятье ево ему объявлял и ничем ево, Каина, не били, и указу подлинного с прочетом в сертуке ево не было, а была только копия с того указа, а подлинной де объявлен им, Каином, в Главной полиции». Далее в документе значится помета: «…оной сертук, шляпа, перчатки и платок требован к следствию от той канторы, но токмо не прислано без указу Адмиралтейской коллегии» [245].

Благодаря этим показаниям мы располагаем уникальными сведениями о внешнем виде доносителя Ивана Каина: по городу он щеголял в сюртуке, шляпе и перчатках, носил в кармане платок и, самое главное, копию сенатского указа о том, что ему следовало оказывать «вспоможение». По другим источникам известно, что руку доносителя украшал «перстень серебреной вызолоченой с одним большим алмазом», который он выиграл у бежецкого помещика, отставного аудитора московского флота Василия Афанасьевича Милюкова [246].

Эти детали, которые для современного человека могли бы показаться мелочами, в XVIII веке, когда одежда являлась существенной социальной характеристикой, представлялись очень важными. Действительно, есть все основания полагать, что Каин стремился походить на важного чиновника: именно перчатками, платками и «шляпами немецкими пуховыми» доноситель «одаривал» служащих Сыскного приказа, стремясь заручиться их дружбой [247]. Вероятно, таковы были предпочтения московских чиновников, стремившихся отличаться от простого люда. Как мы видим, к этому стремился и сам Каин.

О высокой самооценке доносителя говорят и документы, свидетельствующие о его отношении к некоторым категориям горожан — рядовым солдатам, купцам, оброчным крестьянам. Так, 10 марта 1747 года в контору Главного комиссариата обратился подпоручик Смоленского пехотного полка Иван Трусов с доношением: «…команды де ево салдаты Яким Милюков, Петр Алеев шли с квартир своих для принятия… вещей, и наехал на них у Варварских ворот московской сыщик Иван Каин с салдатом и закричал команды ево, подпорутчика, на салдат, что б шли з дороги. И они ему напротиву того, шет возле одной стороны, сказали ш только: „Господин, дорога велика!“ И он, Каин, осердясь, что противно ему бутто бы показалось, поехал по дороге и стал грозить, что приметны будут. И, несколько отъехав, против церкви Варвары Христовой мученицы, выбежав ис-под горы с многолюдством, и били оных салдат смертным боем, и при том же говорил оной сыщик Каин, что б били до смерти. И, выхватя на дороге у мужика лопату, которою огребал снег, и бил оного салдата из своих рук, и отбил у оного салдата Милюкова рукавицы и платок гарнитуровой ^{25} , да у салдата ж Алеева шапку зеленого кармазану ^{26} круглая» [248].