Повседневная жизнь российских жандармов

Со смертью царя Ивана на авансцену политического сыска вместо опричников выходят стрельцы — воинское формирование, выполнявшее также охранные функции. Те же задачи решали и некоторые приказы: Постельный, Конюшенный, Тайный и др. В ведении Постельного приказа находились, например, и дворцовая охрана, и расследование всевозможных «тайных дел». Постельничие, ведая многочисленным штатом дворцовой прислуги и царским гардеробом, «дозирали» при этом стольников, стряпчих и жильцов, несших охрану дворца и ночную стражу. Как видим, до специализации и до эволюции этих двух разных ветвей охранно-сыскного дела в две самостоятельные службы дело еще не доходило, и с этой точки зрения наблюдался даже некоторый регресс. Вероятно, напоминание о такой службе — об опричнине — было одинаково неприятно и для царей, и для простого народа.

Стрелецкий период в истории охранно-сыскного дела в конце XVI — начале XVII века совпал с царствованием сына Ивана Грозного Федора Ивановича, последнего из рода Рюриковичей; с возвышением Бориса Годунова, сосредоточившего уже тогда в своих руках всю полноту власти. Этот период был тесно связан со Смутным временем (1598–1613). После смерти Годунова в стране началась жестокая борьба за опустевший трон, сопровождавшаяся неприкрытым вмешательством в нее таких соседних с Россией государств, как Речь Посполитая и Швеция, и таких доморощенных и иностранных авантюристов, как Лжедмитрий I, Лжедмитрий II и дочь польского сан домирского воеводы, «гордая полячка» Марина Мнишек, супруга обоих Лжедмитриев. Ни о какой системе политического сыска речи не возникало — на русский трон, толкаясь, лезли претенденты, быстро сменяя один другого, так что никто не успевал подумать о завтрашнем дне. Да и после избрания Земским собором в феврале 1613 года царем Михаила Федоровича Романова обстановка в стране продолжала оставаться нестабильной. После Смутного времени страна долго еще корчилась в муках неурядиц, бунтов и всплесков открытого неповиновения властям.

XVII столетие российской истории часто называют «бунташным веком», и это определение не лишено оснований. Достаточно перечислить лишь наиболее масштабные народные восстания того времени: Соляной бунт 1648 года в Москве, Хлебный бунт 1649 года в Пскове и Новгороде, Медный бунт 1662 года в Москве, восстание Степана Разина и его атаманов в 1670–1671 годах.

Царствование Михаила Романова с точки зрения политического сыска было более-менее спокойным, поскольку было избавлено от заговоров, чего нельзя сказать о правлении его сына Алексея. Впрочем, жизнеописания обоих царей не содержат никаких упоминаний о реальных попытках устранения их с трона или покушений на их жизни, хотя, конечно, не обошлось без модной для того времени боязни «колдовства, сглазу и других практик», которые могли повредить государю и членам его семьи.

Так, в 1638 году в этом тяжком преступлении была обвинена придворная мастерица Дарья Ламанова, которая якобы хотела «пепел сыпать на государской след». В результате следствия, к которому были привлечены 15 человек и в ходе которого в традициях того жестокого века широко применялись пытки, подследственных обвинили в смерти двух сыновей царя Михаила Федоровича — Ивана и Василия и в ухудшении здоровья царицы Евдокии Лукьяновны (Стрешневой), Позднее, в 1642–1643 годах, в аналогичном преступлении — «порче» царицы Евдокии — был обвинен «тюремный сиделец» Афанасий Каменка, который под пыткой признался, что хотел царицу «уморить до смерти, а дать ей в питье траву…». Вопрос о том, как он мог совершить это преступление, сидя в тюрьме, следствие по понятной причине совершенно не интересовал.

Но все эти дела, по сравнению с размахом сыскного дела при Иване Грозном, представляли собой детские забавы.

На Руси всегда, а во времена усиления единоличной власти царя при Иване Грозном — особенно, самым главным законом считалась «воля государева», а в такой отрасли уголовного права, как государственные преступления, роль и позиция царя в расследовании и наказании были определяющими. Государственным преступникам вменяли в вину измену, крамолу, покушение на жизнь царя или ересь, и под эти понятия подводились все или почти все деяния.

Произвол царя в сыскном деле был определяющим, но мы знаем из истории, что какие-то рамочные законы в стране все-таки существовали и кое-как выполняли функции юридического регулирования жизни людей. Впервые государственное преступление как таковое упоминается на Руси в памятнике XIV–XV веков в Псковской Судной грамоте, где в статье 7-й речь идет о «переветнике», то есть изменнике, перешедшем на сторону врага. В Судебнике 1497 года, являвшемся кодексом общерусского значения, в статье 9-й, перечисляющей особо опасные преступления, каравшиеся смертной казнью, наряду с уголовными преступниками упоминаются «коромолник» (бунтовщик, мятежник или заговорщик) и некий «подымщик» (подстрекатель или зачинщик восстания). В новом Судебнике 1550 года в 61-й статье, содержащей перечень преступников, подлежащих за свои «воровские» дела смертной казни, рядом с «коромольником» появляется «градский здавец», то есть военачальник, сдавший город неприятелю, а загадочный «подымщик» уже не упоминается. Н. М. Карамзин объясняет, что подобная предубежденность Ивана IV была небезосновательной: слишком много ненадежных воевод развелось у царя, так что он был вынужден предусмотреть для них особую статью в своем законодательстве.

Алексей Михайлович Тишайший решил особо озаботиться своим авторитетом и своей безопасностью, и знаменитое Соборное уложение 1649 года предусмотрело на этот счет специальную вторую главу — «О государьской чести и как его государьское здоровье оберегать». В ней речь идет о трех видах государственных преступлений: о преступлениях против здоровья и жизни государя; об измене, то есть о преступлении против власти государя, которое выражалось в смене подданства, бегстве за рубеж, в связях с неприятелем во время войны, а также в сдаче крепости врагу, причем не только в виде прямых действий, но и в виде намерений совершить эти действия («умысел»); и, наконец, о «скопе и заговоре». Таким образом, все государственные преступления в Уложении практически сводились к двум их важнейшим видам: к посягательству на жизнь и здоровье государя и на его власть. Любое покушение на жизнь, здоровье и честь царя и его семьи рассматривается впредь с точки зрения закона как тягчайшее преступление против государства и Церкви.

Следует отметить, что розыскная и судебная практика того времени была значительно шире этих законов. В них, например, не упоминались такие широко распространенные в обыденной реальности жизни политические преступления, как «непристойные слова» о государе, его семье, предках, его распоряжениях, грамотах, царском гербе и титуле; ошибки в произношении и написании титула царя, отказ присоединиться к здравице в его честь, непроизнесение молитвы за его здоровье и непожелание ему «долгих лет» и другие подобные деяния, считавшиеся по давней традиции столь же опасными государственными преступлениями.

Как на практике рассматривались политические дела подобного рода уже после принятия Уложения, можно судить по делу холопа Сумарокова, который в 1660 году, стреляя по галкам из пищали, попал пулей в царские хоромы, за что по приговору специально созданной для расследования этого дела следственной комиссии ему отсекли правую ногу и левую руку. А известный в русской и шведской истории дьяк Посольского приказа Григорий Котошихин, ставший потом тайным агентом шведской разведки и одним из первых русских перебежчиков в Швеции, допустив в царской грамоте ошибку в перечислении многочисленных титулов «тишайшего» царя, был нещадно бит батогами.

Следует также отметить, что первые цари из династии Романовых не брезговали лично заниматься делами политического розыска. Михаил Федорович и Алексей Михайлович охотно присутствовали на допросах и пытках государственных преступников. Так, в 1670 году царь Алексей Михайлович, которому симпатизировал Николай II за его кроткий и незлобивый характер, был в застенке, где пытали за «непристойные слова» в подметном письме боярина Матвеева Кирюшку, после чего лично вынес ему приговор о ссылке.